ИБРАГИМОВА Мариам Ибрамовна (1918 - 1993 )

Биография     Произведения     Литература о жизни и творчестве     Избранное

Биография

     М.И. Ибрагимова родилась 28 ноября 1918 года в Дагестане. Отец - лакец. А по матери Мариам Ибрагимовна- правнучка Василия Ивановича Пущина, декабриста и лицейского друга А.С. Пушкина.
      Начав свою трудовую биографию в середине 30-х годов в одном из далеких сельских медпунктов, Мариам стремилась к учебе. В годы войны она многое делала для оказания помощи раненым и больным, как в родном Дагестане, так и в Кисловодске, куда она переехала на жительство. А заветный диплом врача был получен ею уже в послевоенные годы. Писала свои произведения на русском языке.
      В Махачкале было издано два поэтических сборника М. Ибрагимовой на русском языке, один из которых назывался «Моя тропа». Затем в разные годы в Махачкале и Москве выходят другие ее произведения - сборник «Звенел булат», документально-историческая повесть «Охотник Кереселидзе», романы «Туман спустился с гор», «Мал золотник». Всего она автор семи книг, в которых отражена нелегкая борьба горцев за лучшую жизнь, дружба людей разных национальностей.
      Переехав в город Кисловодск на постоянное жительство, все свободное от работы врачом время она посвящала литературному творчеству. В 1991 году ей удалось издать в московском издательстве «Советский писатель» свой роман «Имам Шамиль», посвященный предводителю восстания горцев против царской России. Этот роман стал итогом многолетней творческой деятельности и колоссальной исследовательской работы. Рукопись этого произведения пролежала в столе писательницы более тридцати лет. В последние годы жизни М.Ибрагимова увлеклась живописью. Среди полотен - великолепные пейзажи величественных гор Кавказа. Ушла из жизни 19 августа 1993 года.
      После ее смерти, по инициативе почитателей в московском издательстве «Эхо Кавказа» в 1999 году вышел сборник ее произведений «Стихи и поэмы», проиллюстрированный известным кисловодским художником Юрием Абрамовичем Багдасаровым. А в ХХ I веке увидело свет второе издание романа «Имам Шамиль».

Библиография

Произведения

1. Ибрагимова, М. Дань ненасытному времени: рассказы, очерки, статьи / М. Ибрагимова. - Пятигорск: МИЛ, 1999. - 214 с.
2. Ибрагимова, М. Звенел булат: документально-историческая повесть / М. Ибрагимова. - Махачкала: Дагкнигоиздат, 1971. - 364 с.
3. Ибрагимова, М. Имам Шамиль: роман в 3-х кн. / М. Ибрагимова. - М.: Благотворительный фонд им. М. Ибрагимовой, 2001. - 439 с.: ил.
4. Ибрагимова, М. И. Мал золотник:: роман / М. И. Ибрагимова. - М.: Советский писатель, 1985. - 176 с.
5. Ибрагимова, М.И. Орнамент: стихи / М.И. Ибрагимова. - Ставрополь: Книжное издательство, 1963.
6. Ибрагимова, М. И. Охотник Кереселидзе: эпизоды / М. И. Ибрагимова. - Ставрополь: Книжное издательство, 1985. - 128 с.
7. Ибрагимова, М. Стихи и поэмы / М. Ибрагимова. - М.: Эхо Кавказа, 1999. - 224 с.

Газетно-журнальные публикации

1. Ибрагимова, М. Бабушка: стихотворение / М. Ибрагимова // Кавказская здравница. - 1969. - 5 февраля. - С. 3.
2. Ибрагимова, М. Новые стихи / М. Ибрагимова // Кавказская здравница. - 1965. - 1 июня. - С. 3.

Литература о жизни и творчестве

1. Губина, М. Тишина памяти: [перестало биться сердце писательницы М. Ибрагимовой] / М. Губина // Кавказский край. - 1993. - С. 11.: портр.
2. Мариам. 1918 - 1993: К выходу в свет Полного Собрания Сочинений Мариам Ибрагимовой. - Кисловодск: МИЛ, 2006. - 23 с.: ил.
3. Памяти Мариам Ибрагимовой // Кавказская здравница. - 1993. - 24 августа.: портр.
4. Шульга, П. Служить богу истины: [о романе М.И. Ибрагимовой «Имам Шамиль»] / П. Шульга // Кавказская здравница. - 1991. - 12 июня.

Избранное

Молитва

Творец всевидящий,
     владыка всемогущий,
Не дай мне благ земных,
     не славь, не возноси,
Оставив до конца
     в простонародной гуще,
Рассудок сохрани с теплом
     душевных сил.

Убей в зачатке зависть,
     страсть к наживе,
Рождая чувства,
     не своди с ума,
Избави от друзей,
     лишённых чести, лживых,
А от врагов избавлюсь я сама.

В труде посильном
     дай долготерпенье,
И в очаге не убавляй огня.
А если смерть пошлёшь,
     то без мучений,
Да чтоб не в тягость
     любящим меня.

Сыну

Твой дед, ничем
     не знаменитый горец,
В сраженьях - воин,
     а в труде - кустарь.
Невинному не причинял он горя,
Был с малым мал,
     со старыми был стар.
Мой сын, прошу, и ты,
     живя на свете,
Будь человеком, другом и отцом,
Чтоб за тебя
     не стыдно было детям,
Чтоб людям смело
     мог смотреть в лицо.

* * *

Любовь прошла,
     развеялись мечты,
На склоне лет одна осталась ты.
В пустой пыли
     заезженной дороги
Не выросли волшебные цветы...

* * *

Законы дружбы
     истинной строги,
Их соблюдая, забывать нельзя,
Что и враги друзей -
     твои враги.
И что друзья друзей -
     твои друзья.

Есть женщины...

Есть женщины,
     особенные есть!
Гордиться ими
     вправе человечество.
Они хранят
     достоинство и честь,
Как преданные
     воины - Отечество.
Есть женщины,
     что любят только раз.
Довольствуясь
     устоями семейными,
Не выставляют людям напоказ
Суму невзгод
     и чувства сокровенные.

* * *

Слепой любовью
     сотворенный бог,
Меня в рабыню
     превратить ты мог.
Так почему в счастливый
     час свиданья
Покорно опускаешься у ног?

Лермонтов

Когда мы думаем о нём,
То утешает мысль, нередко,
Что не легла та смерть
на предков
Братоубийственным пятном.

Его в аулах наших чтут,
Как близкого по духу, нраву,
И сыном гор его, по праву
Собратьев истинных зовут.

* * *

О том, как джигиты
     больших джамаатов
В бою закалялись
     под посвист булата.
Как чтили суровые нравы отцов,
И горькую правду
     бросали в лицо.
Кто знал гордой славы
     достойную цену,
Питал отвращенье
     к трусливой измене.
Хвала нашим предкам,
     чья совесть была,
Как снежная шапка
     Казбека, бела.

Старинный клинок

В Дамаске ты кован
     иль в старом Стамбуле
Рукою умельца-слуги,
Рождён в Кубачах -
     оружейном ауле,
Иль в старом селе Амузги.
В слоновую кость
     с золотою насечкой
Одета твоя рукоять,
В сафьяне ножны,
     серебристых колечек
Блестит затаённая гладь.
Рубин на штифте
     окровавленным оком
В ажурной оправе горит.
Над лезвием острым
     о чём-то суровом
Арабская надпись гласит.
О, сколько, скажи-ка мне,
     с плеч богатырских
Ты снёс соколиных голов?
В каких вилайетах,
     далёких и близких,
Ты сирот рассеял и вдов?
Когда и в какие дома и лачуги
Ты горе с нуждою принёс?
И где они - матери те и подруги –
Чьи очи погасли от слёз?
Теперь, навевая
     печальные думы,
Повис на стене ты один,
И оком кровавым,
     темно и угрюмо
Глядит на меня твой рубин.
Но, мне повинуясь,
     в наряде роскошном
Навечно ты замер во сне.
Как жаль, что оружие
     всё невозможно
Заставить ржаветь на стене.

Отрывок из романа М. Ибрагимовой «Имам Шамиль»

Глава шестая

     Шамиль с четырьмя десятками верных сподвижников под конвоем был доставлен в лагерь царских войск. Имаму была отведена отдельная палатка с походной койкой, раскладным столом и стулом. В палатке зажг,и сальную свечу. Принесли ужин. Шамиль не стал есть. Он только пил простую студеную воду, пил много и молился.
      Когда совсем стемнело, к нему явился полковник Лазарев со штабным писарем. Шамиль сидел на полу, расстелив бурку. Лазарев сказал:
      - Надо написать письмо тем, кто остался на Гунибе, чтобы они утром пришли к нам.
      - Дайте карандаш и бумагу, я напишу, - согласился имам.
      Писарь положил на стол бумагу, чернила, перо. Шамиль сказал:
      - Подайте мне, мы не привыкли делать что - либо сидя за столом.
      Положив блокнот на колено, имам написал по - аварски: «Мир вам, любимые сыновья, жены, дочери, родственники и все остальные люди, преданные мне! Когда я ехал к стану врагов, думал, что меня здесь ждет казнь. Ни страх, ни робость не вселились в мою душу, ибо на этом не кончается наш путь... Я только попросил напиться и помолиться в последний раз. Но к великому удивлению, благодаря милости Аллаха, меня приняли достойно, ни в чем не унизили, а наоборот, оказали почести. Поистине эти русские далеки от зла в условиях мира, как и мы. Не бойтесь их, довертесь вполне, ибо они тоже есть люди, созданные единым творцом. Завтра же поутру постарайтесь явиться сюда с теми, кто желает до конца быть со мной. Да хранит вас Аллах!
      Покорный судьбе Шамиль».
      27 августа в десять часов утра в лагерь явились сыновья Шамиля Гази - Магомед, Магомед - Шафи, жены, дочери, зятья и семьи тех, кто был взят в плен с имамом. Встречу родственников с пленными разрешили. Шамиля с семьей поместили в большой палатке рядом с палатками Барятинского и Врангеля. Палатка была увешана дорогими коврами, на полу лежали бархатные подушки, шелковые матрацы. К Шамилю приставили повара - мусульманина.
      В день прибытия из Гуниба последних пленников в лагере русских состоялся парад в честь победы. В ответ на поздравления главнокомандующего полки один за другим дружно кричали «ура». После парада на берегу Койсу состоялось молебствие. Воины славили Христа Спасителя за победы, дарованные русской державе, желали долголетия государю, затем был дан праздничный обед победителям и побежденным. Обещанные за Шамиля десять тысяч рублей были розданы частям, штурмовавшим Гуниб.
      На серебряных и позолоченных фаянсовых блюдах Шамилю и остальным подавали плов, шашлыки на вертелах, восточные сладости, фрукты.
      Впервые за много месяцев полуголодного существования наслаждаясь яствами, Хаджияв говорил:
      - Клянусь Аллахом, после этого и смерть покажется приятной!
      Только один Шамиль, как всегда, был равнодушен и умерен в еде.
      После обеда к имаму явился переводчик - кумык из Аксая. Это был полковник царской службы, звали его Алибеком. Он сказал:
      - Меня прислал главнокомандующий князь Барятинский, чтобы сосчитать всех членов твоей семьи.
      - Они все здесь, считай, - ответил имам, скрывая внутреннее волнение.
      Заметив отпечаленное лицо Шамиля, Алибек успокоил:
      - Самый главный из русских начальников человек очень хороший. Он прославился у нас не только храбростью, но и добротой. Барятинский хочет преподнести вашим женщинам подарки.
      Шамиль успокоился.
      На другой день полковник Алибек явился вновь в сопровождении двух денщиков, которые принесли на больших подносах драгоценности. В сувенирных коробочках на фоне черного бархата сверкали украшения. Двум женам Шамиля преподнесли золотые часики с цепочками, усеянные алмазами. Дочерям и невестке - бриллиантовые кольца и броши. Имаму Шамилю главнокомандующий подарил соболью шубу, а барон Врангель - коляску.
      Даниель - бек не без иронии заметил, обратившись к Кебед - Магоме:
      - Право же, чтобы окружить себя вниманием и почестями, лучше оказаться побежденным.
      Полковник Лазарев собрал всех военнопленных:
      - Кто из соратников имама желает сопровождать его в Россию?
      Из толпы выступили оба сына имама, Хаджияв, Салих, Юнус, Мухаммед - Тахир, муртазагеты Абдул - Керим и Тауш. Последний считался лучшим кулинаром в имамате. Остальным приближенным и сподвижникам имама, согласно приказу главнокомандующего, была дарована свобода с указанием места постоянного поселения в пределах Дагестана.
      На рассвете следующего дня Шамиль и все, кто решил следовать за ним, были отправлены в Темир - Хан - Шуру. Их сопровождал дивизион драгун и батальон пехоты. Только Магомед - Шафи по просьбе отца был оставлен с семьями.
      По пути следования жители придорожных аулов выходили навстречу имаму и со слезами провожали его. Чем - то страшным представлялась горцам далекая Сибирь, куда, по их предположению, увозили имама. И сам Шамиль не сомневался в том, в мрачных красках представляя суровый край вечных снегов, дремучих лесов и глухих степей.
      Страшное напряжение последних дней, небывалые переживания сломили его силы. Он ослаб. Сильный жар обжигал тело и душу. Он ехал не реагируя ни на что. Все были обеспокоены, торопили коней.
      В Шуре Шамиль был уложен в постель, гарнизонные лекари окружили его вниманием и заботой. Через пять дней он поправился. Горцев повезли дальше. Все жители Темир - Хан - Шуры вышли провожать имама. Некоторые шли до Халимбек - аула. После отъезда Шамиля в Темирханшуринскую крепость были привезены семьи во главе с Магомедом - Шафи. Следом явился Даниель - бек. Он подал прошение на имя главнокомандующего, в котором писал: «Милостивый государь, светлейший князь Александр Иванович! Терзаемый мыслью о судьбе моей дочери Каримат, обращаюсь к Вам с просьбой избавить ее от мучений и упреков в доме мужа Гази - Магомеда, сына Шамиля. Прошу не высылать ее из родного края, ибо там ей может грозить смерть от одиночества и тоски. Она была невольно выдана замуж и фактически являлась не женой, а аманаткой имама, который считает теперь меня виновником многих бед. Если их нельзя развести, то хотя бы на время оставьте ее на родине. Я дам расписку с обещанием возвратить ее позже в дом мужа».
      Барятинский разрешил оставить Каримат на время у отца. В Темир - Хан - Шуре всех членов семей имама и двух сыновей устада Джамалуддина - Гусейна, за которыми были замужем две старшие дочери Шамиля, встретили радушно. Их разодели в новые одежды и оставили при крепости до особого распоряжения. Сюда приехал освобожденный из плена устад. Он все время находился возле сыновей и родственников, которым сообщил, что после их отъезда из Шуры постарается уехать и поселиться в Стамбуле.
      В те дни из Моздока в Темир - Хан - Шуру приехал родной брат жены Шамиля Шуанат, урожденной Улухановой. Сын моздокского купца первой гильдии подал прошение на имя генерал - губернатора. Он требовал немедленного освобождения сестры: «Анна была похищена наибом Шамиля Ахвердиль - Магомой в пути следования в Ставрополь четырнадцать лет тому назад. Она была насильно обращена в ислам и вынужденно стала супругой имама».
      - На это надо иметь согласие самой Анны, затем разрешение главнокомандующего, - ответил губернатор.
      - Тогда разрешите мне свидание с сестрой, - попросил Улуханов.
      Встреча состоялась в канцелярии в присутствии губернатора. Анна со слезами, не скрывая волнения, кинулась в
      объятия брата. Когда оба немного успокоились, после беглых взаимных расспросов о здоровье, самочувствии родных, близких губернатор ознакомил Шуанат с прошением. Жена Шамиля подняла склоненную голову и, глянув на брата, сказала:
      - Да, я действительно была похищена, много пережила и настрадалась в первый год. Но никакого насилия и принуждения не было. Может, так было угодно господу богу, я полюбила вождя горцев, добровольно приняла ислам и дала согласие стать его женой. Брат, прости меня, Христа ради, и пусть простят отец и мать, я люблю своего мужа искренней, преданной любовью, была счастлива с ним в этой суровой стране. Могу ли изменой огорчить того, кто ни разу не огорчил меня? Нет, я пойду за ним на край света и разделю с ним самую тяжелую участь.
     

* * *

Шамиля и остальных сопровождали переводчик полковник Алибек аксайский, несколько русских офицеров с конвоем. Через Грозный, Моздок, Ставрополь, Ростов они прибыли в Чугуево под Харьковом, где император Александр II должен был проводить смотр войск. Для Шамиля и сопровождавших его лиц был подготовлен дом. Туда к имаму явился генерал - губернатор Харькова с офицером из Генерального штаба. Через переводчика офицер штаба сообщил Шамилю о том, что император хочет встретиться с ним и что имам может явиться к царю в форме горца и при оружии.
      Тут же были извлечены из хурджинов парадные и праздничные одежды, которые были старательно выутюжены прислугой дома. Шамиль облачился в белую суконную черкеску. На высокую папаху повязал зеленую чалму. Газыри на черкеске, рукоятка кинжала и шашки были из слоновой кости с золотой насечкой. Коричневые сафьяновые сапоги, окрашенная хной борода скромно и красиво гармонировали с кремовым цветом. Высокий, широкоплечий, сохранивший тонкую талию и стройность, несмотря на шестьдесят лет, Шамиль казался неотразимым. Принарядились и остальные, особенно Хаджияв. Он надел серую черкеску с серебряным эполетом, опоясался ремнем, на котором всею тяжестью повисли кинжал и шашка в серебряных ножнах. На груди засверкали знаки отличия круглой, треугольной и квадратной формы, на которых были надписи: «Меч есть ключ к раю, » «Нет силы без помощи Аллаха, » «Будь медлен к обиде, к отмщению скор». На белую чалму он нацепил зеленую нашивку. На обоих мизинцах рук его сияли серебряные кольца.
      Шамиль, глянув на Хаджиява, воскликнул улыбаясь:
      - Не знаю, удастся ли нам внешним видом покорить пачу, но в том, что ты пленишь жен русских начальников, нет сомнения!
      В час, когда начались маневры войск,- к Шамилю подвели белого коня с золотистой гривой, с глазами, блестящими как два круглых агата.
      - Господин Шамиль, это вам подарок от его императорского величества, - сказал флигель - адъютант.
      Имам сел на коня и, к великому огорчению всех, был увезен один.
      На широком полигоне, где стройными рядами застыли войска, в окружении свиты, на белом коне в военной форме восседал Александр II.
      Подъехав к группе всадников в роскошных мундирах, сияющих серебром и позолотой эполет, аксельбантов, погон и орденов, Шамиль остановился в нерешительности. Он не мог понять, который же есть тот, кому он обязан милостью. Почувствовав на себе удивленные, полные любопытства и нескрываемого восторга взгляды властных сынов Руси, имам смутился.
      - Великолепен! - произнес император и, тронув коня, подъехал к Шамилю.
      - Это царь, - шепнул имаму по - аварски полковник Богуславский.
      Шамиль сразу преобразился, выражение лица его сделалось мягким, спокойным.
      Александр II первым протянул руку:
      - Я очень рад видеть вас у себя в России. Жаль, что это не случилось раньше, при жизни вашего покойного сына Джама - луддина, горячо любимого моим отцом, мной и всеми нашими близкими. Надеюсь, что мы станем добрыми друзьями и у вас не будет оснований для раскаяния в том, что вы помирились с нами.
      Когда Богуславский перевел слова царя, Шамиль сказал:
      - Передай ему, что душа насильственно плененного покорена окончательно большим вниманием и великими почестями, оказанными мне победителем. И я, клянусь Аллахом, искренне раскаиваюсь и сожалею, что не внял тогда голосу живого и мольбе умирающего сына, до конца сохранившего любовь и преданность русскому народу и царю.
      Довольный ответом Шамиля, царь спросил бывшего вождя воинственных племен:
      - Не желаете ли остаться полюбоваться парадом войск?
      - Благодарю, останусь с радостью, это доставит мне истинное удовольствие, - ответил Шамиль.
      Царь стал объезжать ряды застывших полков. Справа ехал великий князь, слева - Шамиль.
      - Здравствуйте, молодцы! - восклицал Александр.
      - Здравия желаем вашему величеству! - громко, дружно отвечали драгуны и уланы.
      Затем император остановился и стал принимать парад. Колонна за колонной стали проходить перед государем. Их командиры, приблизившись к царю, четко отдавали рапорт, держа ладони у головных уборов.
      Моросил мелкий сентябрьский дождь. Степные дали были затуманены. Гордо сидел император в промокшем мундире, любуясь строгими рядами и ритмичным движением колонн. Гулко отбивала шаг пехота. Шамиль залюбовался стройным юношей, который, вытянувшись в струнку, шел плац - парадным шагом впереди одной из колонн. В это время император обернулся к Шамилю.
      - Нравится вам этот юный офицер? - спросил Александр.
      - Лучший из бывших моих героев позавидовал бы его отцу, - ответил Шамиль.
      - Это мой младший сын, - с чувством гордости сказал Александр.
      - А чей этот молодой орел? - в свою очередь спросил Шамиль, залюбовавшись офицером, шагавшим впереди второй колонны.
      - Это мой средний сын, - не ожидая перевода Богуславского, ответил император.
      За пехотой двинулась кавалерия. Всеобщее внимание привлекли конники. Все как над подбор, прекрасно обмундированные, каждый отряд на конях одной масти. Вот приблизилась колонна верховых на каурых скакунах. Спокойный взгляд Шамиля заискрился восторгом. Он не мог оторвать восхищенных глаз от прекрасного, легкого и игривого, словно танцующего под звуки оркестра коня и слившегося с седлом - отличного наездника.
      - Я думал, что во вселенной нет джигитов лучше тех, что живут в горах, но этот одной посадкой мог бы украсить тысячу лучших наездников моей страны, - взволнованно произнес Шамиль.
      Богуславский перевел императору слова Шамиля.
      - Скажи ему, что это мой третий сын, - самодовольно улыбаясь, ответил Александр.
      Шамиль с трудом сдерживал восторженные чувства, только мускулы на спокойном лице его подергивались от волнения.
      - С такими молодцами, как твои аскеры, можно завоевать весь мир. Клянусь Аллахом, я удивляюсь, как можно было с такой силой тридцать лет воевать с нами. Наверное, вы вели учебную игру в войну, - сказал Шамиль, прощаясь с царем после смотра войск.
      Шамиль с приближенными и приставленным к нему новым переводчиком, полковником Богуславским, по распоряжению императора был отправлен в Петербург.
      - Вы должны представиться государыне императрице, моей матушке, так она повелела, - сказал Александр, прощаясь с Шамилем.
      С разрешения царя остановились на несколько дней в Москве. Шумная толпа москвичей криками и громкими приветствиями встречала легендарного вождя воинственных горцев Кавказа. Служителям порядка с трудом удавалось оттеснить любопытных, рвавшихся к каретам. Опытные водители конного транспорта с государственными гербами торопили ретивых коней к Кремлю, чтобы укрыть за высокими воротами знаменитого пассажира, который с удивлением и недоумением смотрел на восторженные лица русских людей из окошка кареты. Ни одного взгляда, затаившего ненависть, ни единого лица, искаженного злобой к бывшему врагу России.
      «Поистине удивительный народ» - прошептал Шамиль. В Кремле состоялась встреча имама с престарелым фельдмаршалом, бывшим наместником Кавказа Ермоловым. Старый герой Отечественной войны, гроза туземных племен, не поднялся с глубоких мягких кресел, когда вошел Шамиль. Ермолов полагал, что пленник сам подойдет к нему, со склоненной головой и приложится к руке, но Шамиль с чувством собственного достоинства подошел к свободному креслу и, опустившись в него, так же, как неприветливый хозяин, гордо откинул голову.
      - Скажите, господин полковник, пленнику известно о том, что он удостоен чести видеться с фельдмаршалом? - спросил обескураженный Ермолов.
      Богуславский, который стоял вытянувшись посреди комнаты, ответил:
      - Да, ваша светлость. Надеюсь, вы простите невежество туземному вождю, которому чужды этика и светские манеры. Если я не ошибаюсь, по обычаю горцев, хозяин дома должен подняться навстречу не только мирному гостю, но даже если в дом входит враг...
      - Знаю, знаю я их нравы и обычаи! - махнул рукой старый фельдмаршал.
      Шамиль тем временем внимательно разглядывал крупное лицо, нависшие широкие брови и глубоко сидящие холодные глаза, придававшие суровый вид и без того грозному генералу.
      - Спросите у него, слышал ли он обо мне? - сказал Ермолов, не глядя на Шамиля.
      - Много нехорошего слышал, - ответил Шамиль, когда Богуславский перевел вопрос фельдмаршала.
      Переводя, Богуславский пропустил слово «нехорошего. »
      - Я не только слышал, но читал его низамы - приказы, касающиеся моих соплеменников, -добавил Шамиль.
      - Какие именно и каково его мнение о моей деятельности на Кавказе? - поинтересовался Ермолов.
      Шамиль, подумав немного, стал говорить:
      - Этот человек, будучи правителем нашего края, поставленным царем, причинил много вреда не только горцам, но и собственному правительству. Он слишком легко касался того, чего следует касаться с чрезвычайной осторожностью.
      - А именно? - спросил Богуславский.
      - Он попирал древние установления, сроднившиеся с верой и чувством народа, заменяя их поверхностными необдуманными уложениями. Например, «Положение об агаларах. » Этим он возбудил непримиримую вражду и недоверие к русскому правительству даже влиятельных людей - ханов, беков, и не зря, ведь они вначале восставали и шли вместе с народом против царского правительства. Этим положением он лишал наших богачей имущественных и прочих прав. Мало того, в обращениях с потомственной знатью нашего вилаета он допускал грубую брань. И это после того, как наши ханы, шамхалы и беки в трудные для Арасея времена войны с французами, когда к Грузии двинул свои пораженные полчища иранский шах, - они, эти дагестанские владетели, стали на сторону русских со своим ополчением против Персии, именно тогда, когда у царя не было там сил, чтобы противостоять Ирану. Эта неблагодарность заставила тех же ханов позже искать защиты у Персии и Турции.
      Растерянный Богуславский не знал, что ответить Ермолову, а Шамиль продолжал:
      - Он издал приказ, запрещающий нашим соседям - мусульманам, селящимся за южными горами, совершить паломничество к святыням ислама в Мекку и Медину. Народы, пораженные в гражданских правах, усмотрели в том посягательство на один из коренных догматов своей религии. Разве не это привело к волнению на юге, когда курдамирский шейх Исмаил стал выступать с проповедями не только среди людей своего вилаета, но через таких, как шейх Ярагский, стал поднимать и единоверцев Дагестана? Все это, основанное на насилии и жестоких расправах за малейшее сопротивление, привело к тому, к чему шли мои предшественники и я вместе с нашим народом.
      - О чем он говорит? - с раздражением спросил Ермолов видя оживленное лицо и страстную речь вождя горцев.
      - Он вспоминает обиды, причиненные его соплеменникам со стороны наместников, которые поставили себе за правило не только попирать все их законы, но и уничтожать в крае все иноверное, - ответил Богуславский.
      - А я остаюсь при своем мнении и убежден, что если бы мои преемники не проявляли либерализм по отношению к туземцам, война с ними не протянулась тридцать лет, к стыду такой могучей державы, как Россия, - заключил Ермолов.
     

* * *

В конце сентября Шамиля и его спутников привезли в Санкт - Петербург. Несмотря на густой туман и мелкий осенний дождь, вся Знаменская площадь была полна народу. В гостинице «Знаменская» им приготовили комфортабельные номера. На другой день к парадному подъезду гостиницы подкатила роскошная карета с шестеркой. У подъезда, на тротуарах и мостовой стояли толпы разодетого народа. Когда показался Шамиль, дамы бросились к нему. Восторженные приветствия, приятные улыбки не только удивляли, но просто потрясали его. Смущенно опустив голову, он спешил скрыться от любопытных взоров и приветствий тысячной толпы. Молодежь бежала за каретой, пытаясь заглянуть в окна.
      Заметив смущение имама, откинувшегося на спинку сиденья, Богуславский сказал:
      - Не занавешивай окошко, смотри сам в окно, и пусть народ посмотрит на тебя, видишь ликование и радость русских?
      - Этим - то они и смущают меня. Мне тяжело видеть эту незаслуженную почесть и стыдно смотреть в лица русских людей.
      - Почему? - с удивлением спросил Богуславский.
      - Ты спрашиваешь - почему? Да потому, что среди этой массы приветствующих людей я вижу сирот, вдов и несчастных матерей тех, которые пали от рук моих воинов. Они должны были ненавидеть меня, посылать на мою голову проклятья, плевать вслед. Тогда мне было бы легче, чем видеть их радость при встрече со мной... - Он помолчал и добавил: - Наши люди не встречали бы так даже самого царя. Клянусь Аллахом, они сопровождали бы его уничтожающими взглядами, полными ненависти, и в душе посылали бы ему тысячи проклятий. Я помню, как наши мальчишки улюлюкали, свистели и сопровождали градом камней русских пленных, когда их вели по улицам села. Правда, в свое время я запретил оскорблять неверных, подвергая штрафу родителей озорников. Сегодня, как только вернемся, я напишу обращение к горцам Дагестана, в котором именем Аллаха буду призывать к дружбе с русским народом.
      Карета подъехала к Зимнему дворцу. Ливрейные лакеи распахнули двери парадного подъезда. Царские сановники и генералы вышли встречать имама. По мраморной лестнице, устланной дорогими коврами, Шамиль поднялся наверх. Его ввели в покои матушки - царицы. Императрица Мария Федоровна встала с софы, когда вошел Шамиль. Она была в черном длинном бархатном платье с длинными рукавами и глухим воротом. Строго зачесанные седые волосы, величавая осанка и доброе выражение лица сразу расположили к ней Шамиля. Он склонил перед старой царицей голову. Она протянула руку. Он впервые за всю жизнь поцеловал руку женщины.
      - Здравствуйте, милости просим, садитесь, господин Шамиль, - Мария Федоровна показала рукой на кресло - Как здоровье ваше, были ли трудности в пути? - продолжала расспрашивать царица.
      Шамиль поблагодарил, осведомился о ее самочувствии. Царица сказала:
      - Мне хотелось выразить вам искреннее соболезнование по поводу безвременной кончины любимого всеми нами вашего покойного сына Джамалуддина. Царство ему небесное. Чистым, высоконравственным юношей и примерным офицером стал он у нас. Покойный муж мой души в нем не чаял, от своего не отделял, несмотря на то, что был человеком крутого нрава, - вспоминала царица.
      - Всегда буду вам обязан за родственное отношение к сыну моему, да продлит Аллах течение дней ваших и овеет доброй славой детей ваших и внуков, - ответил Шамиль.
      Царица снова заговорила:
      - Слава Иисусу, что пришел конец вражде между горцами и нашим народом. Вы найдете в России покой и будете осыпаны почестями, - сказала она.
      Мария Федоровна повела необычного гостя по роскошным залам дворца. Видя, что Шамиль краснеет и низко опускает чалмоносную голову при виде обнаженных статуй, Мария Федоровна стала показывать ему диковинки. Она подвела его к серебряному шесту над камином, на котором сидел петух из чистого золота с яркими перьями из эмали, рубиновым гребнем и бриллиантовыми глазами. Когда подошел имам, заведенный петух, разинув золотой клюв, закукарекал. Шамиль не поверил глазам своим, думая, что петух живой. Он рассматривал его со всех сторон и ощупывал. Пораженный диковинкой, он воскликнул:
      - Хвала тому, кто умеет подчинить вещи могуществу разума, и тому, кто дает преимущество в умении сынам Адама над остальными тварями!
      После обхода царских палат Мария Федоровна пригласила Шамиля на обед. Пить он не стал, даже лимонад. Взоры присутствующих часто обращались к необычному гостю. Имам не смущался. Он не держал нож в правой руке, а вилку в левой, но в своем поведении за столом был так естественно сдержан, аккуратен и скромен, что старая царица, не выдержав, сказала:
      - Право же, у этого вождя диких туземцев могут поучиться изысканным манерам некоторые великосветские мужи.
      Вечером Шамиля и его близких пригласили посмотреть балет. За ними приехал Сабуров - директор императорских театров. Он поместил горцев в свою ложу. Взоры всех зрителей обратились к этой ложе. Хаджияв и остальные, смущаясь от всеобщего внимания, прятались за бархатный занавес.
      - Что вы ведете себя как стыдливые девушки? - сказал им Шамиль, который восседал на виду и, ничуть не смущаясь, разглядывал мужчин в военных мундирах. На сцене шла «Катерина. » Шамиль смотрел совершенно спокойно, как будто видел спектакль в сотый раз. Затем показали одно действие из балета «Пери».
      Когда на сцене появились полуобнаженные красавицы гарема, Шамиль смущенно опустил взор, а его приближенные захихикали.
      - Не умеете себя вести, - строго заметил он. - Если вам стыдно смотреть на этих бесстыдниц, приложите к закрытым глазам бинокли и делайте вид, что вы смотрите.
      Сам же не закрыл глаза, а через бинокль продолжал следить за действом. Когда представление закончилось, Богуславский спросил Шамиля:
      - Вам понравилась последняя сцена?
      - Не совсем, - ответил Шамиль. - Я читал когда - то в книгах и представлял себе гарем султана именно таким. Но только я ни за что не поверю в то, что владыка османского престола может так прыгать, изгибаться и увиваться возле своих танцующих наложниц. Допустимо ли, чтобы такая высокопоставленная особа, как султан, с такой страстью пустился в пляс? - На лице Шамиля застыла ироническая улыбка. - Мне кажется, не следует убивать в людях чувство стыдливости показом обнаженных тел, как не следует унижать
      достоинство правителей, выставляя на всеобщее обозрение сокровенные тайны личной жизни, делая высочайшую особу предметом насмешек. Я могу поверить, что всякие блудницы могут увеселять султана, но сам он при здравом рассудке не пойдет на то, что вы показываете народу.
      Большое удовольствие Шамилю доставило посещение фрегата «Штандарт, » принадлежащего царской семье. Он не столько удивлялся роскоши императорской каюты, сколько механизмам, заставляющим двигаться судно. Да и по морю он плыл впервые в жизни, несмотря на то что много раз бывал на берегу величественного Каспия. Бескрайние просторы воды вызывали в нем чувства бесмощности и приниженности, как и перед недосягаемой синевой небес. В душе он не только окончательно сдался, но и преклонился перед разумом русских, когда, приплыв в Кронштадт, увидел лес мачт над плавучими дворцами. Неизгладимое впечатление произвел на Шамиля Инженерный замок. Управляющий, генерал - майор Кауфман, всретил его у входа со свитой. На лестницах и у дверей залов их приветствовали воспитанники училища, академисты, офицеры и чиновники департамента. Его водили по комнатам, где стояли макеты крепостей, разных оборонительных сооружений и орудий. Здесь он не только задавал вопросы, но без удивления, с видом знатока рассматривал, оценивал все в смысле применения в условиях гор и равнин.
      Через несколько дней Шамиля и его приближенных из гостиницы перевели в отдельный особняк, поскольку «Знаменская» превратилась в самое шумное место города. Но и в особняке не было покоя от любопытных. И сюда все время под всяким предлогом шли люди, особенно отставные офицеры и рядовые, когда - то служившие на Кавказе и участвовавшие в сражениях с воинами Шамиля. Одних пропускали, другим оставалось довольствоваться случайными встречами с имамом.
      В один из вечеров к Шамилю пришел казанский татарин Казимбек, ученый арабист. Шамиль согласился встретиться с ним. После приветствии Казимбек, усевшись на ковре напротив Шамиля, сказал:
      - Имам, татары, живущие в этом городе, говорят, что такому человеку, как ты, благоразумнее было бы принять смерть от руки врагов или собственного оружия, чем сдаться и примириться с гяурами.
      - Может быть, ты и ваши люди правы, - ответил Шамиль. - Но ведь вы тоже мусульмане, почему же ты и те, кто тебе это говорил, раньше меня и моего народа примирились с русскими и добровольно поселились среди них? Казимбек молчал.
      - И почему, если вам плохо здесь, среди русских, терпите, выносите унижения и притеснения с их стороны? Я же могу поклясться Аллахом, что, вынужденный волею судеб сдаться врагу, шел готовый встретить смерть и покончил бы с собой, если бы кто - либо с их стороны посмел унизить мое достоинство. До сих пор ни большой, ни малый, ни солдат, ни генерал, ни сам царь не обидели нас. Они не унизили нас ни явно, ни тайно, ни днем, ни ночью. Что остается делать пленникам, если бывшие враги подают руки, снимают перед нами шапки, приглашают в гости, с почтением предлагая лучшее место, изысканную пищу и питье? Даже в часы, когда мы хотим совершить молитву, они освобождают места и без любопытства оставляют одних. Все это, конечно, из - за щедрот Аллаха. Пойми, Казимбек, мы ведь тоже люди. Ласковое обхождение любят скотина, собака кошка. Я ведь не безумец, чтобы кидаться как зверь на тех, кто обращается ко мне с приятными и добрыми речами. Может быть, тем они хотят скрасить положение пленных на чужбине, но разве это не благородство? Многие из них говорят: «Мы любим тебя за хорошие качества характера и достойные похвалы свойства, которыми прославился среди человеческого рода и стран мира» Они это говорят мне, пленнику, от которого не зависят. Я верю в искренность их речей и начинаю теперь понимать, за что мой покойный сын полюбил Россию больше родины. Да простит его за это Аллах, ибо я любовь к родным горам пронесу нерушимо до конца, через всю жизнь.
      Полковник Богуславский старался как можно больше показать Шамилю того, чего он не видел в жизни и не мог видеть в далеких горах Дагестана и Чечни. В один из дней он повел в зверинец всех. Гази - Магомед, Хаджияв и остальные, цокая языками, восклицали: «Вах! » «Тамаша! » - с нескрываемым любопытством и удивлением разглядывали львов, тигров, пантер и прочих страшных зверей. Шамиль же все время крутился у клеток, где сидели обезьяны, подходя к ним то с одной, то с другой стороны.
      - Шамиль - эфенди, знаешь, кто это? - спросил Богуславский, показывая пальцем на орангутанга.
      - А ты знаешь? - спросил Шамиль в свою очередь.
      - Ну конечно знаю, - с улыбкой ответил полковник и добавил: - По - вашему это животное называется маймун - обезьяна.
      - Это вовсе не животное, а человек. Он относится к нехорошему племени, которое проклял Аллах и изменил его так, что образ людской сделался в них едва заметным, - объяснил Шамиль.
      Тактичный полковник не стал возражать. В это время сторож зверинца, проходя мимо, показал Богуславскому рака, которого вытащил из водоема. Богуславский взял его за клешню и, поднеся к Шамилю, спросил:
      - А такое чудо ты видел?
      - Нет, - ответил имам, подставляя ладонь, на которую Богуславский положил рака.
      Рак сделал движение, раздвинул клешни и чуть не схватил за палец Шамиля. Он, тряхнув рукой, сбросил рака на землю и застыл в изумлении, глядя, как тот стал ползти задом наперед. Остановив его носком сапога, Шамиль сказал:
      - Если я представлял себе когда - нибудь шайтана, то только таким. - Глянув с отвращением на рака, затем на свою ладонь, он спросил: - Где бы помыть руки?
      - Сейчас, барин, сию минуту принесу водицы, - ответил сторож, когда переводчик перевел слова имама.
      - Шамиль - эфенди, ты знаешь, если сварить это животное, оно из черного превращается в красное...
      - Зачем же варить такую дрянь, пачкать казаны?
      - О, ты не представляешь, как вкусна его шейка... Шамиль, плюнув в сторону, сказал:
      - Клянусь Аллахом, я предпочел бы голодную смерть, чем есть что - либо подобное.
      В Петербурге пленники жили несколько месяцев. Каждый день их знакомили с достопримечательностями столицы. Разные впечатления, интересные встречи облегчали тяжесть плена. В то же время, по распоряжению царя, подыскивали место для постоянного поселения горцев.
      Придворные медики, которые вели наблюдение за состоянием здоровья южан, считали, что сырой климат Питера окажет на них неблаготворное влияние. Более подходящим местом для жительства Шамиля, его семьи и близких они считали Калугу, куда частенько выезжала на отдых престарелая царица - матушка.
      Александр II вызвал калужского губернатора Арцимовича, которому приказал:
      - Подготовить гостиницу для поселения Шамиля и его приближенных, а там позволить вождю горцев самому выбрать - любой дом в Калуге для себя, семьи и остальных.
      Узнав об этом, Шамиль сказал Богуславскому:
      - Друг мой, пойди скажи царю и наибу того города, куда хотят переселить нас, что я постоянно нахожусь в неловком состоянии от незаслуженного внимания, недостойного почета и возвеличивания, которыми правительство окружает меня. Пусть они не забывают, что я пленник. Надо быть слишком нескромным, чтобы требовать больше того, чего достоин или заслужил. Я с благодарностью поселюсь там, где мне укажут, и буду довольствоваться самым малым, как большой милостью Аллаха.
      Калужский губернатор Арцимович через некоторое время после возвращения в город сообщил императору: «Для поселения гостей подготовлена гостиница «Кулон« по улице Никитской. Для постоянного жительства приискан каменный дом - особняк в три этажа в 13 комнат с садом и надворными постройками, принадлежащий господину Сухотину. Арендная плата - 900 рублей в год».
      Накануне отъезда в Калугу полковник Богуславский пришел к Шамилю.
      - По решению правительства я должен ехать в Турцию. В Стамбуле буду работать при русском посольстве.
      Это известие огорчило Шамиля. За короткое время он не только привык, но и полюбил замечательного, мужественного полковника, который в совершенстве владел не только аварским языком, но и знал арабский, турецкий, фарси.
      - С кем же останемся мы? Свидетель Аллах, я не желал бы лучшего посредника, товарища и советника в этом краю, - сказал Шамиль взволнованно.
      - Нет оснований для беспокойства, государь заботится обо всех. Ты не будешь оставлен без посредника. Там ждет человек, которому поручат тебя и остальных. Он достаточно благовоспитан, учен, знает ваш и некоторые другие языки. С твоего позволения приглашу его.
      Шамиль кивнул. Богуславский поднялся, распахнул дверь. В комнату вошел высокий худощавый офицер лет тридцати пяти - сорока.
      - Капитан Руновский, - представил вошедшего полковник.
      - Как зовут тебя? - спросил Шамиль.
      - Апеллон.
      - Апфилон, - повторил Шамиль и добавил: - Никогда не слышал такого русского имени. Иванов и здесь и на Кавказе сколько угодно. Всех перебежчиков - солдат у нас называли Иванами, их так же много, как у нас Магомедов. Миколай тоже часто встречается, а имя Апфилон не приходилось слышать.
      Полковник Богуславский, оставив капитана Руновского, распрощался, пообещав зайти перед отъездом. Когда он вышел, Шамиль сокрушенно покачал головой:
      - Ах, Богуслав, как жаль! Мне всегда при разговоре с ним казалось, что избыток ума его льется через край. Когда я теряю близость с такими людьми, мне становится тяжело, как после похорон. - Шамиль задумался, затем обратился к Руновскому: - Апфилон, ты откуда родом?
      Капитана не обидела такая фамильярность. Он знал, что все дагестанцы, старые и малые, друг к другу обращаются по имени.
      - Я поляк, родители мои из Польши переехали в Россию.
      - О, так ты, значит, из Полша, знаю я мужчин Полша. Это такие же молодцы, как наши горцы. А где ты выучил аварский язык?
      - В Тифлисском военном училище.
      - Где служил?
      - Там же, в кюринском полку, который стоял в крепости Воздвиженской, в пятидесяти верстах от вашего Ведено.
      - В каких боях участвовал?
      - Во многих, блокаду перенес в Зирани.
      - Вот как, а с Пассеком не ходил в поход?
      - Ходил, и не раз.
      - Значит, кушал лошадиное мясо?
      - Всякое бывало.
      - Женат, дети есть?
      - Есть, на Кавказе остались, меня срочно затребовали сюда.
      - Ничего, все обойдется хорошо, и мои там остались, - вздохнув, сказал Шамиль.
      Через несколько дней «Апфилон», как и Богуславский, стал самым близким человеком в России для Шамиля и его приближенных. За день до отъезда в Калугу Руновский предложил Шамилю и его спутникам посетить обсерваторию. Все охотно согласились.
      Шамиля подвели к подзорной трубе. Он нерешительно подошел, остановился и, глянув на седобородого астронома, сказал:
      - Коран запрещает чтение звезд.
      - Почему? - спросил астроном.
      - Потому что звездочет может сообщить людям то, что скрыто Аллахом от остальных. Невежественный, слабоверующий человек подумает, что звездочет знает сокровенное. У невежды может создаться ложное представление о том, что Аллах имеет смертных сотоварищей, читающих то, что скрыто от простого глаза.
      - А как вы, господин Шамиль, смотрите на это? - спросил астроном.
      - Я думаю, что все то, что приносит пользу человечеству, должно быть дозволенным. Всевышний более сведущ в сущности дел земных, - ответил Шамиль и взялся за подзорную трубу.
      Перед выездом в Калугу Шамиль сказал Руновскому, что желает проститься с царем, чтобы поблагодарить лично за все заботы и внимание, оказанные им.
      Император Александр Николаевич принял Шамиля, долго беседовал с ним о положении дел в Дагестане, обещал весной перевезти его семейство из Темир - Хан - Шуры в Калугу. Когда Шамиль поднялся, царь, отстегнув от своего пояса, подал Шамилю шашку в золотых ножнах.
      Беря ее, Шамиль сказал:
      - Я скован цепями оказанных мне почестей и милостей. Это незаслуженное возвеличивание окрыляет меня на чужбине, и, клянусь Аллахом, сожалею о той вражде к русским, которая сжигала мою душу и туманила разум. Я узнал вас, увидел людей, которым Аллах не зря дарует широкие просторы вселенной и лучшие земные блага, ибо только он может справедливо одаривать достойных. Это прекрасное оружие, - Шамиль глянул на шашку, - я сохраню как лучшую память о вечном мире между нами до конца дней моих, но если будет суждено оголить лезвие, оно будет оголено только против врагов России.
      Императрица Мария Федоровна преподнесла от себя женам и дочерям имама золотые украшения, осыпанные бриллиантами, а самому Шамилю подарила изумрудные и рубиновые четки. Все драгоценности принял казначей Хаджияв. Он не имел понятия о стоимости бриллиантов. Больше всего остального он оценил маленькую золотую птичку в золотой клеточке, которая, после того как ее заводили ключиком, издавала трели соловья.
      Проводы Шамиля превратились в триумфальное шествие. За каретой имама двигалась огромная вереница разных экипажей. Они запрудили привокзальную площадь. Несмотря на морозный ноябрь, массы народа рекой разливались вокруг станции. Шамилю и его спутникам был предоставлен первоклассный вагон.
      - О великий Аллах, пощади! За что такое испытание или это наказание твое? - шептал он растерянно.
      Руновский, обратившись к нему, сказал:
      - Шамиль - эфенди, подойдите к окну, попрощайтесь с народом. Шамиль подошел. Руновский опустил оконную раму. Публика
      пришла в восторг. В воздух полетели мужские шляпы, взметнулись, взмахивая белыми платочками, дамские ручки, послышались прощальные возгласы. Шамиль был растроган до того, что низко опустил голову, приложив руку к груди.
      - Прощайте, господин Шамиль! Доброго пути! Счастливой дороги! Да хранит вас господь! Приезжайте к нам еще!
      - Что они говорят? - спросил Шамиль Руновского, не поднимая головы.
      Когда капитан перевел слова людей, Шамиль сказал:
      - Я не могу найти слов для выражения того, что творится в душе моей. Передай им, что никакие успехи и победы в прошлом не приносили мне такой радости, как эта, дарованная сердечным отношением русского народа. Я прибыл сюда покоренным силой оружия, уезжаю отсюда с покоренной душой.
      В Калугу прибыли вечером. Встречать гостей вышла вся калужская знать во главе с губернатором и предводителем дворянства Щукиным. Шамиль и его спутники были помещены в гостинице «Кулон» до окончания ремонта и оборудования арендованного дома.
      Теперь и гостиница «Кулон», как и «Знаменская» в Петербурге, стала местом всеобщего внимания и сборищ. И здесь у парадного подъезда с утра до ночи теснились толпы калужан, желавших посмотреть на легендарного предводителя горцев Кавказа.
      На второй день в доме Щукина был дан бал в честь Шамиля. Здесь имам и его приближенные были представлены любопытным дамам калужского дворянства. Под громкие звуки духового оркестра закружились пары. Шамиль смущенно глядел на обнаженные плечи пышных красавиц, которых мужчины обнимали за талию, кружа в танце.
      «Может быть, это их мужья? » - думал, он, успокаивая себя, но он был буквально растерян, когда заметил, как к отдельным женщинам с поклоном подходили разные кавалеры и снова, обняв, начинали танцевать.
      Затем всех пригласили к столу. Шамиль почти ничего не ел. Он ограничился куском хлеба и стаканом чая, говоря, что так поздно не привык принимать пищу.
      - В зимнее время я ложусь спать в семь - восемь часов вечера, летом - в девять - десять, - сказал он.
      После ужина, видя, что гость скучает, хозяин увел его в свой кабинет. Дети, которых еще не уложили спать, опережая друг друга, побежали за ними. Не обращая внимания на отца, они кинулись к Шамилю, вытянув руки. Строгое лицо имама сразу посветлело. Он усадил их на колени и высказал свое сожаление о том, что не предупредил казначея Хаджиява купить подарки для детей.
      - Нельзя так! Вы что делаете? Сейчас же идите к себе спать, - выговаривал хозяин, хватая за руки то одного, то другого.
      Наконец с помощью нянь детей удалось выдворить из кабинета, где завязалась мирная беседа, очень заинтересовавшая гостя. Из рассказа Щукина Шамиль узнал о том, что его сын Джамалуддин, будучи привезен в Петербург из Ахульго, первый год воспитывался у Щукиных, которые раньше жили в столице. Старший сын Щукина был другом Джамалуддина. Они вместе учились в пажеском корпусе. За обоими мальчиками ухаживала одна няня. Шамиль был очень растроган. Он с нетерпением слушал и ждал, пока Руновский переведет ему слова хозяина.
      - Жива ли та женщина, которая заменила на чужбине мать моему сыну? - спросил Шамиль.
      - Да, она жива, но уже очень старенькая, я велю позвать ее, - ответил Щукин.
      Когда в комнату, опираясь на руку лакея, вошла седая, дряхлая старушка, имам подошел к ней, взял ее руку и приложился губами. Это была вторая женщина после престарелой императрицы, руку которой поцеловал Шамиль. Когда няне сообщили, что перед ней стоит Шамиль, отец ее воспитанника Джамалуддина, старушка прослезилась. Утирая слезы, она сказала:
      - Храни тебя господь, сын мой! Унесла безвременно смерть нашего касатика Джамала... До сих пор молюсь за упокой его души, славное было дитятко... Видно, господь лучших забирает, а такие, как я, свет коптят в ожидании часа своего.
      На другой день после завтрака, беседуя с Шамилем, Руновский спросил:
      - Шамиль - эфенди, как вам понравился бал?
      - Он мне не понравился вовсе. - Шамиль вспомнил акт из балета «Пери». - Правда, эти представления были поскромнее, чем в петербургском театре, где напоказ выставили обнаженных танцовщиц и глупого султана, который, выламываясь и прыгая перед обнаженными женщинами, пытался выразить страстные чувства, которые мог выразить словами. А что касается хозяина дома, - продолжал Шамиль, - я остался им очень доволен и проникся уважением к нему, семье и няне за то, что они приютили когда - то моего бедного Джамалуддина.
      Желая отвлечь Шамиля от грустных воспоминаний, Руновский сказал:
      - Значит, вам не нравятся русские танцы?
      - А ты как себя чувствуешь, Апфилон, когда видишь обнаженные шеи, грудь, прекрасные лица и роскошные волосы женщин? - спросил Шамиль.
      - Сразу чувствую некоторое волнение, а затем любуюсь, - с улыбкой ответил Руновский.
      - А я чувствую себя как - то неловко, стесняюсь. В крайнем случае можно было бы примириться с обнаженными лицами и косами, а так не годится... Да и как можно дозволить, чтобы жену в таком виде обнимали мужчины. Такие умные люди, как русские, как могут терпеть подобное? Я считаю это недопустимым в обществе, - сказал Шамиль.
      - У нас женщина пользуется свободой в быту, мужчины преклоняются перед ними, - заметил Руновский.
      - Лучше, если мужчина будет преклоняться перед любимой наедине. Свобода, которой пользуются ваши жены, вредит общественной нравственности. Такая доброта мужей излишня, ибо создаются условия для соблазнов. Мужья, спокойно взирающие на такое поведение жен, не внушают уважения. Мне нравятся русские мужчины в форме, а в этих черных одеждах с белыми стоячими воротниками они женственны.
      - Вы правы, Шамиль - эфенди, - согласился Руновский. - Фрак действительно сковывает движения, ибо у нас в светских кругах чрезмерная подвижность считается неприличной.
      - Подвижность и манеры человека должны контролироваться и сдерживаться разумом, воспитанностью, умением ' себя вести, а не физически - узами одежды, - возразил Шамиль.
      Их спор был прерван лакеем, который попросил Руновского выйти. В коридоре Руновский увидел старых солдат - отставников. Один из них, здоровенный усач, вытянувшись, представился:
      - Бывший рядовой первого дивизиона артиллерийской бригады кюринского полка Шатуев.
      - Бывший военнопленный наиба Талгика Семенов, - представился второй. - Хотим видеть имама Шамиля.
      - Пусть войдут, - сказал Шамиль, когда Руновский доложил ему о прибывших солдатах.
      Получив разрешение, оба ветерана с радостными лицами бросились к Шамилю и поочередно поцеловали его руку.
      - Вы что ж это, братцы, по привычке прикладываетесь к ручке? Там, может быть, вас принуждали, а здесь - то ведь никто не заставляет, - заметил шутя капитан Руновский.
      - Вы ошибаетесь, господин капитан, - ответил бывший артиллерист. - Нас и там не принуждали делать это, и здесь мы делаем от чистого сердца, любя человека. Он хоть и строгий был, но добрый и справедливый. Никому не позволял обижать нашего брата.
      - Не осуди, господин начальник, старых воинов... Он только называется басурманином, а душа у него христианская. Нас, солдат, ежели спросить, что лучше - целоваться или драться? - мы по своей воле выбираем целование.
      - Откуда они меня знают? - спросил Шамиль, обращаясь к переводчику.
      Артиллерист рассказал о себе, как бежал в Ведено из кюринского полка, после того как его избили за то, что проспал двух коней на пастбище. Усач напомнил Шамилю, как он. здорово наказал чеченца Янди за то, что тот ударил его, солдата, беспричинно по лицу.
      - С кем отступал из Ведено? - спросил Шамиль.
      - Даниель - беку было передано наше артиллерийское подразделение. Мы готовили оборону крепости Ириб, но Даниель - бек пошел на сговор с русскими, сдал крепость без боя, так я и попал к своим.
      - А ты как очутился у нас? - обратился Шамиль ко второму солдату.
      - Был взят Талгиком во время сухарной экспедиции Воронцова. Меня как пленного держали строже - при дворе чеченского наиба, но не обижали, благодаря твоему низаму о военнопленных. Я ведь и детей твоих знаю, - продолжал рассказывать старый солдат. - Приводил поиграть с детьми Талгика твоего младшего, Магомеда - Шафи, дочерей Патимат и Нафисат и домой отводил. Привязались ко мне дети, и я к ним привык, разным играм обучал. Сам с ними бегал, и как - то легче становилось на душе. Дети ведь не то, что взрослые, их души не испорчены, к ним легче привязываешься.
      Солдат, вздохнув, помолчал минутку, затем начал вновь:
      - Когда на Чечню пошел Евдокимов, хозяин увел семью, а меня с двумя дворовыми оставил дом стеречь. Сторожили мы, пока Евдокимов не взял аул.
      - Скажи ему, что скоро семья приедет сюда и тогда он вновь сможет, если на то будет воля Аллаха, увидеть детей моих.
      Пока Руновский переводил, Шамиль обратился к Хаджияву:
      - Дай этим людям денег по нескольку туманов, да не скупись, нам ведь теперь деньги нужны только на пропитание и скромную одежду...
     

* * *

Огромный особняк с прекрасным фруктовым садом, огороженный высоким забором, с бассейном, тенистыми аллеями, цветниками и клумбами, постепенно готовился для Шамиля с его семейством и теми, кто до конца многолетней борьбы разделял с ним торжество побед и горечь поражений. Роскошно меблировались гостиная, столовая и отдельные 584 комнаты для каждого. Горничные, лакеи, повара и прочая прислуга готовились к новоселью.
      Казначей Шамиля Хаджияв почти ежедневно посещал подготавливаемый дом. Возвратясь в «Кулон», он восторженно, с нескрываемой радостью сообщал Шамилю:
      - Клянусь Аллахом, нет предела удивлению! Ковры, шелка и кружева, которыми увешивают стены, окна, устилают полы, неоценимы! Подушки и матрацы набиты, наверное, пухом заморских птиц. Они пышны и невесомы. Зеркала и позолота в блеске и излучении подобны солнцу и звездам. Все, что я там вижу, мне кажется гораздо прекраснее воображения и представлений о чертогах рая.
      Шамиль, спокойно выслушав Хаджиява, говорил:
      - Не увлекайся, друг мой, ибо то, что ты видишь, есть плоды человеческого творения. Они так же временны, как и люди. Все, что создано для чрезмерного удовольствия, порой приносит вред. Оно может быть потеряно раньше вознесения души, ибо притягивает взоры и руки завистливых и алчных. А рай для спасенной души вечен.
      - Русский пача, как видно, умудрен знаниями житейских истин. Он старается делать для нас доброе, помня, что если милосердный владыка почтил раба могуществом своим, то никогда создание не может унизить его.
      Но Хаджияв оставался казначеем до конца - в повседневной жизни и в душе. Никакие премудрости и внушения не могли пересилить его любви к деньгам. В Калуге он обзавелся очками, и как только начинал осмотр или ощупывание какой - нибудь вещи, немедленно водворял очки на нос, чтобы лучше видеть, и, громко цокая языком, давал оценку каждой безделице, переводя на куруши 1 и туманы, причем, производя опись, ставил рядом определенную сумму стоимости.
      Хаджияв сообщил Шамилю, что по его приблизительным подсчетам меблировка и убранство комнат стоят по меньшей мере около 8 тысяч рублей, не считая дров для отопления, которые оценил в 200 туманов.
      В день переселения из гостиницы, обойдя весь дом, Шамиль сказал:
      - Я вынужден бесконечно удивляться уважению и почету, оказанному мне, подобного которому нет и не было слышно во времена других царей.
      - Шамиль - эфенди, как тебе нравится место нового постоянного жительства? - спросил Руновский.
      - Как видишь, все мои близкие в восторге от роскоши, уюта и удобств. У меня единственная просьба - прикажи, пожалуйста, убрать из всех помещений статуи и картины, изображающие мужчин, женщин и собак. Только изображения коней и вооруженных всадников можно оставить...
      - Хорошо, я прикажу убрать, но эту прекрасную статую борзой можно было бы оставить. Или вы не любите собак?
      Подумав немного, Шамиль ответил.
      - Не знаю, как можно любить собак... Я никогда не обижал их, как и прочих животных. Больше того, на одной из моих печатей наряду с семью именами святых - Ямлих, Максалин, Маслин, Марнуш, Добарнуш, Шазануш, Калаштатюш стоит кличка их верной собаки - Китмир, которая бежала вместе со святыми и укрылась в пещере, когда их преследовал царь Вавилона. И тем не менее наша религия запрещает содержание собак в жилом помещении.
      Руновский, желая обрадовать Шамиля очередным щедрым жестом императора, взял со стола свернутый лист бумаги и стал переводить слова приказа царя о закупке для Шамиля и его семейства столового серебра с позолотой. Когда Руновский закончил перевод, Шамиль сказал:
      - Апфилон, от моего имени попроси владетеля сана и верховной власти отменить этот высочайший фирман. В учении Мухаммеда это не одобрено.
      Руновский сделал удивленные глаза.
      - Да, да, - повторил Шамиль. - Никчемное излишество. Что может быть лучше простого острого ножа и деревянной ложки, которая, будучи опущена в кипяток, не обожжет губы...
      Комнату для себя Шамиль выбрал на втором этаже. Указав на вторую, расположенную рядом, сказал:
      - Эту оставьте для моей жены Шуанат.
      Войдя в ту, которую выбрал для себя, Шамиль велел снять с окна шелковые портьеры.
      - Эти окна обращены на восток, - сказал он, - зори восхода будут ласкать мой взор нежнее шелка. Все лишнее уберите, - Шамиль указал на ломберный столик, поставленный в простенке между окон, и на вольтеровское кресло. -А это, - Шамиль кивнул в сторону рукомойника, вбитого в стену, - очень хорошо, только трудновато будет поднимать ногу, таз поставлен высоко.
      Зеленый колер стен, зеленая обивка софы, зеленый фон ковра Шамилю понравились. Он велел принести сюда свою старую бурку, на которой молился.
      Руновскому казалось, что после переезда в дом Сухотина Шамиль сделался скучным, неразговорчивым. Обеспокоенный, капитан решил посоветоваться с Хаджиявом:
      - Что - то наш Шамиль - эфенди стал мрачным, все время читает Коран, молится богу, как бы нам развлечь его?
      - Быть может, он удручен опасениями за семью... Развлечь его можно очень просто - музыкой и пением, - ответил Хаджияв.
      Руновский не поверил словам казначея.
      - Ты говоришь, можно развлечь его пением и музыкой? - повторил Руновскиай.
      - Да, он очень любит наши песни
      - Как же так? - удивился Руновский.
      - А вот посмотришь сейчас, - ответил Хаджияв. Он быстро сбежал по лестнице вниз. Через несколько минут появился, неся в руках трехструнный деревянный комуз - чангур. Подойдя к дверям комнаты, где Шамиль читал Коран, Хаджияв уселся на полу и, ударяя вытянутым указательным пальцем руки по струнам, тихо затянул походную песню горцев.
      В это время осторожно скрипнула дверь. Шамиль на цыпочках подошел к Хаджияву, сел, подложив под себя полы шубы, и, низко склонив голову, стал слушать пение.
      Долго пел Хаджияв песни далекой родины, полные затаенной грусти и нескончаемой печали. Шамиль все время сидел неподвижно. Казалось, он готов слушать до бесконечности. Но вот казначей ударил последний раз по струнам и умолк.
      - Молодец! - воскликнул Шамиль, подняв голову. Лицо имама излучало радость, только глаза, всегда задумчивые, вновь устремились в одну точку.
      - Шамиль - эфенди, - прервал его раздумья Руновский, - я вижу - песни и музыка бередят душу твою. Почему же ты запрещал своему народу петь, играть на инструментах?
      - Эх, Апфилон, говорить могут многое... Те, что говорят, не знают, что я люблю песни и комуз больше, чем они. Музыка так приятна, что самый усердный мусульманин, точно исполняющий веление пророка, может не устоять против чарующего влияния ее. Да, я действительно запрещал петь и играть моим людям, чтобы они не променяли гимны боевых призывов на обворожительные звуки и теребящие душу слова, которые манят к домашнему уюту и горячим ласкам жен. А ведь воинов у меня было много... И ваше правительство относится к солдатам не менее строго. Двадцать лет вы заставляете жить в скученных казармах, вдали от близких, родных, перебрасывая с одного конца света на другой. В годы расцвета души, жажды любви не позволяете жениться или отрываете от молодых жен. Это ведь тоже жестокость.
      Желая перевести разговор, Руновский сказал:
      - У нас есть люди, которые добровольно отказываются от земных благ, даже в мирное время.
      - Кто же они такие? - поинтересовался Шамиль.
      - Например, наш первосвященник Григорий - епископ калужский и боровский.
      - Чему же посвятил себя первосвященник? - спросил Шамиль.
      - Наложил на себя обет постничества, отказался от семейных радостей.
      - О, это, видимо, замечательный человек. Нет сомнения в том, что страж рая - Ризван распахнет перед ним двери божьей обители. Апфилон, прошу тебя, устрой мне свидание с этим праведником, я хочу выразить глубокое признание человеку, отрекшемуся от самых приятных благ всего мира.
      В тот же день капитан Руновский повез Шамиля к епископу Григорию. Когда святому старцу доложили о приходе необычного гостя, он сказал:
      - Я слышал об этом басурманине... Ежели он делал зло христианам, - делал по справедливости, в ответ на чинимое в его стране теми, чье чрево и око ненасытны. По слухам, дошедшим до меня, знаю, что он благочестив, мудр и добр душой, пусть войдет.
      После долгой беседы епископ дал Шамилю Библию, предложив прочесть с помощью переводчика и поделиться потом мнением об учении Христа.
      Шамиль несколько дней заставлял Руновского читать и переводить написанное в Библии. После этого, встретившись с отцом Григорием, имам сказал:
      - В учении нашего пророка Мухаммеда и вашего Исы очень много общего. Мусульмане признают пророка Ису, существуют даже секты, в которых философы - мистики распространяют учение Исы, а вы нашего пророка не признаете.
     

* * *

В январе Гази - Магомед с позволения властей выехал в Дагестан за семьями имама и остальных. В конце февраля во двор дома Сухотина въехала почтовая тройка. На ней лежали огромные тюки, обшитые коврами.
      - Эй, люди, забирайте багаж! - крикнул возница. Когда несколько человек подбежали к подводе, ямщик сказал:
      - Это библиотека господина Шамиля.
      Имам очень обрадовался, когда ему доложили об этом. В письме, поданном Шамилю, сын Магомед - Шафи писал: «После салама дорогому отцу, остальным близким и соотечественникам сообщаю, что часть твоей библиотеки, разграбленной с помощью проклятого Даниеля, случайно попала в руки аштыкулинского муллы, который надежно укрыл ее, а затем, когда все усмирились, привез в Темир - Хан - Шуру и передал мне, сказав: «Переправь к отцу это бесценное богатство». С помощью благодетельной руки Аллаха и все мы во главе с Гази - Магомедом скоро прибудем к вам».
      - Слава Аллаху за все радостные известия! - воскликнул Шамиль, прочтя письмо.
      - А что может случиться нерадостного теперь, после столь благосклонного отношения самого императора? - спросил Руновский.
      После некоторого раздумья Шамиль ответил:
      - Мир полон превратностей. Особенно я беспокоился за жену свою - Шуанат.
      - Что могло произойти с ней?
      - Она могла вернуться в дом к отцу и вновь стать христианкой, - ответил Шамиль.
      - Если бы, не дай Аллах, она опять стала христианкой, ты взял бы ее в жены? - шутливым тоном спросил Руновский.
      - Без сомнения, ибо, глядя на русских женщин, я все больше и больше убеждаюсь в том, что тогда Аллах послал мне лучшую из ваших - единоверок.
      - Вы так же любите свою вторую жену Загидат? - полюбопытствовал Руновский.
      - Нет, я не испытываю к Загидат таких чувств, как к Шуанат. Загидат дочь моего любимого учителя, который для меня стал моим отцом. Это в моих глазах придает Загидат большие достоинства. Потому она была в роли старшей жены, все домашние ключи находились в ее руках, хотя недостатками ее характера являются скупость и привередливость.
      После беседы, отправляясь молиться, Шамиль сказал Руновскому:
      - Апфилон, скажи, пожалуйста, кому следует, чтобы в мою комнату поставили этажерки и сколотили полки для книг.
      После того как Шамилю привезли часть книг из разграбленной библиотеки, он отправил благодарное письмо кулинскому мулле и стал большее время проводить за чтением книг.
      В начале марта во двор дома вбежал какой - то человек, который сообщил о том, что с поездом прибыла семья Шамиля.
      Когда Хаджияв сказал Шамилю об этом, тот спросил:
      - Сколько ты дал человеку за радостное известие?
      - Один абас, - ответил Хаджияв.
      - Ах ты волчий сын! Скряга! Немедленно догони его и дай ему три рубля! - закричал Шамиль.
      Хаджияв пулей выскочил из комнаты и едва успел догнать горожанина, в руки которого сунул трешку.
      В это время несколько экипажей вкатили во двор в сопровождении шумной толпы калужан. Из первого выпрыгнул Гази - Магомед, за ним Магомед - Шафи. Все вышли навстречу приехавшим. Шамиль спустился в прихожую. Магомед - Шафи хотел было кинуться и обнять отца, но, видя сдержанное рукопожатие, которым обменялся старший брат с отцом, тоже протянул руку.
      - Любимый отец, здоров ли ты?
      - Слава Аллаху, здоров, а как твое самочувствие, сынок, трудно было в пути?
      Не успел Магомед - Шафи ответить, как в помещение ворвались девчонки. Они с шумом бросились к отцу и, отталкивая друг друга, повисли на шее. Загидат и Шуанат, отстранив их, смущенно опустив взоры, пожали протянутую руку мужа. А дети тем временем, сняв в передней обувь, вихрем понеслись по комнатам, громкими криками выражая восторг и удивление.
      За большой стол, впервые за всю свою жизнь, сел Шамиль с женами, детьми и невестками. Уселись и мужчины. Заметив недовольное выражение лица старшего сына, Шамиль сказал:
      - В чужой стране можно пренебречь некоторыми адатами, если обычаи не переходят грани приличия.
      Однако женщины и дети оказались в противоположном конце стола, отдельно от мужчин. Шамиль отказался от завтрака, сказав, что недавно ел. Он оживленно поочередно разглядывал всех дорогих сердцу людей. Лицо его становилось то бледным, то розовым. Он говорил:
      - Здесь будет очень хорошо. Эта местность похожа на Чечню. Вы убедитесь в этом, как только расцветет природа.
      - Папа, нам с тобой было хорошо всюду, даже в бедной сакле, - сказала старшая дочь Патимат.
      - А я не хочу много сладкого, пусть мне дадут вяленой баранины! - капризно надув губки, воскликнула маленькая Наджабат.
      Шамиль, строго глянув на младшую, сказал:
      - Дочь моя, разумный в гостях никогда не должен высказывать своего неудовольствия на что бы то ни было. Если вам подадут кушанье невкусное, горькое, пересоленное, вы должны съесть молча, как будто оно вам доставляет удовольствие.
      Хаджияв, наслаждаясь тончайшими изделиями кулинарии, заговорил:
      - Ковры, шелка, парчу, бархат, драгоценные металлы хотя и не в таком количестве, но все - таки нам приходилось видеть, а
      вот еда подобная и во сне не снилась. Кто мог думать в тот последний день на Гунибе, когда казалось, Аллах отвернулся от нас, что все обернется так...
      Глянув на сияющее лицо казначея, Шамиль сказал:
      - Сын мой, поистине ты любишь всякие удовольствия, одежду и мало думаешь о тех, кто не ест хлеба досыта.
      - Имам, я ведь умел довольствоваться горсточкой зерна, рваными чарыками и голой землей вместо мягкой постели, - ответил Хаджияв.
      - Ты прав, делил со мной нужду, благодаря щедрости Аллаха делишь теперь почести и роскошь, не в обиду говорю, а любя. Ты человек исключительной честности, только жаль, что честность твоя граничит с величайшей скупостью.
      Хаджияв ответил:
      - Казначей должен быть бережным, знать счет деньгам, а ведь ты, имам, если дозволить, можешь все раздать. Когда ты выходишь из дому, тебя окружают толпы нищих и калек. Я только и делаю, что раздаю им серебро, с пустым кошельком возвращаюсь домой.
      - Не только серебро, иногда и медь проскальзывала из твоих рук. Стыдно так скупиться, что может взять немощный старец за медный пятак? - выговаривал Шамиль.
      - Всего лишь нескольким нищим я подал медь, это были последние монеты в опустошенном кошельке, - оправдывался Хаджияв и с обидой добавил: - В таком случае носи кошелек сам или пусть распоряжается деньгами твой государственный казначей Юнус.
      - Друг мой, - ответил Шамиль, - ты же знаешь, что во все времена своего правления я ни разу не держал в руках деньги и не умею их считать. Это одно из худших явлений, придуманных человеком, которое повергает одних в нужду, других возносит, обогащая. Я хочу, чтобы ты не забывал сказанного в священном писании: «Да не оскудеет рука дающего». Амаль - совершение добрых дел - является требованием Корана, и все вы знаете, а ты - особенно, что ежегодно из госказны мы выделяли значительную сумму для содержания алимов - учеников, помощи сиротам, вдовам и немощным.
      - Но ведь теперь мы сами вынуждены жить за счет милости этого правительства, - возразил Хаджияв. - Мы не можем распоряжаться чужой казной.
      Дерзкий ответ Хаджиява возмутил Шамиля, но он, сдержав себя, строго сказал:
      - Я скромно распоряжаюсь тем, что мне дают. К вашему счастью, оно превышает наши нужды во много раз, благодаря щедрости Аллаха.
      Желая покончить спор между Шамилем и казначеем, в разговор вмешался Руновский. Он сказал:
      - Все это из - за уважения царя и русского народа к тебе, Шамиль - эфенди.
      - А я думаю, что все эти милости сыплются на нас из - за моего покойного сына Джамалуддина, который умом и сердцем смог пробудить расположение, любовь царской семьи, сановников и всех, кто общался с ним. Во мне они видят его, благодаря могуществу Аллаха.
      После чая Шамиль с Гази - Магомедом уединились. Здесь сын рассказал отцу обо всем, что видел и слышал в Дагестане. Он сообщил о том, что устад с купцом Мусой собираются в Турцию, Инкау - Хаджи поселился в Шуре, Абакар - Дибил, Кебед - Магома и другие оставлены в Аварии, Даниель вернулся в Элису.
      - Задержка произошла главным образом из - за Каримат. Даниель не хотел отпускать ее, обратился с прошением к наместнику, но я предъявил законные права мужа и забрал жену, - сказал в заключение Гази - Магомед.
      - Не упрекай ее и не обижай, она не повинна в том, что случилось, - сказал Шамиль сыну.
      Но обеспокоенный Даниель - бек не ограничился обращением к местным властям. Он обратился с просьбой защитить дочь от нападок со стороны свекра к военному министру Сухазонету. Тот уведомил губернатора Калуги о целесообразности поселения Каримат с мужем в отдельном флигеле. Даниель - бек, будучи знаком с капитаном Руновским, передал через дочь письмо на его имя, в котором просил Руновского окружить Каримат покровительством.
      В день прибытия семей Шамиля, сыновей и дочерей Арци - мович лично явился к Шамилю на переговоры. После расспросов о состоянии здоровья, о самочувствии прибывших, удобствах в доме генерал - губернатор сказал:
      - До меня дошли слухи о неблагосклонном отношении со стороны членов вашей семьи к невестке Каримат...
      Шамиль ответил:
      - Слухи верные. Отец Каримат Даниель - бек, как изменник и предатель, действительно является моим злейшим врагом. Я бы убил его, если бы судьба свела нас снова. Он овладел частью богатства имамата, предал меня, а дочь его - моя невестка - сумела сообщить отцу, а через него русским об истинном положении дел гарнизона в осажденном Гунибе.
      - Господин Шамиль, смею вас заверить, что это неправда, вас ввели в заблуждение, Каримат ни в чем не повинна и не может быть в ответе за действия своего отца.
      Видя, что Шамиль задумался, губернатор продолжал:
      - Я имею доказательство.
      - Какое доказательство? - спросил Шамиль
      - А вот, пожалуйста, прочтите и переведите. - Арцимович, развернув лист, подал Руновскому.
      - Кто пишет? - спросил Шамиль.
      - Наместник Кавказа фельдмаршал князь Барятинский, - ответил Руновский.
      - Читай, что там написано, - сказал Шамиль и приготовился слушать.
      - «... Заверяю вас: никаких сведений о численности, положении, состоянии и обороне осажденного на Гунибе гарнизона мы не имели, тем более не было и не могло быть никаких связей с невесткой Шамиля Каримат, дочерью бывшего эли - суйского султана Даниель - бека».
      - Не заботьтесь о ней и не беспокойтесь, - сказал Шамиль. - Недавно я переболел холерой. Во время болезни, готовясь отдать душу Аллаху, я простил всех своих врагов, в том числе и Даниель - бека.
      - Но вы же только что говорили, что могли бы убить его, если бы встретились с ним, - заметил Арцимович.
      - Не обращайте внимания. Это подобный пустому ветру минутный порыв неулегшегося гнева, - ответил Шамиль.
      - Может быть, будет лучше, если мы поселим Каримат во флигеле? - спросил губернатор.
      - Поселяйте где угодно, так же как и меня. Мы пленники, а потому не можем диктовать и приказывать вам, - ответил Шамиль.
      В тот же день, вернувшись в канцелярию, Арцимович написал военному министру: « Милостивый государь Николай Онуфриевич! По получении письма Вашего высокопревосходительства, желая лично и совершенно конфиденциально переговорить насчет устройства Каримат, я отправился к Шамилю на переговоры. Он принял сына с женой в свой дом. Не возражает о поселении их во флигеле, что и будет сделано после покраски полов. 300 тысяч для приобретения всего необходимого для Каримат и Гази - Магомеда получены. Судя по отношению, Гази - Магомед любит жену и будет жить с нею в мире и согласии».
      В день прибытия семейства и Шамиль написал благодарственное письмо военному министру Сухозанету: «Высокопоставленному, любезному помощнику его превосходительства, великому везиру много приветов и совершенная хвала!
      Прибыло мое семейство благополучно и спокойно в Калугу. Все живы, здоровы. Я очень благодарен великому государю и вам. Да сделает Аллах вас долговечными в свете, да будет счастливым ваше будущее! Семейство мое очень довольно фельдъегерем и его товарищем. Они оказались очень добрыми людьми и оказывали всякие услуги. Написано в Калуге.
     

Бедный старик Шамиль».

Через несколько дней к имаму явился Руновский с известием, что из Москвы приехали три знатные дамы специально, чтобы посмотреть на жен Шамиля, и что к ним присоединились жены калужской знати, которые тоже просят у него разрешения посетить семью.
      - Пожалуйста, - ответил Шамиль. - Ведь мы в вашем подчинении и должны выполнят любую волю и желание русского народа.
      Три светские особы в сопровождении калужанок подъехали в каретах к парадному подъезду и, войдя в дом, расположились в гостиной. По узкой лестнице одна за другой спускались горянки в пестрых одеяниях. Впереди в черном шелковом платье, покрытая фуляровым шарфом, шла Шуанат. Войдя в гостиную, она сделала изящный поклон, сказав по - русски: «Здравствуйте, сударыня», - и, к великому удивлению чопорных дворянок, кокетливо улыбаясь, стапа представлять своих соплеменниц. Русские барыни бесцеремонно, щурясь через лорнеты, разглядывали представительниц прекрасного пола народов Кавказа, их архалуки, шелковые сорочки, шаровары, украшенные галунами, сафьяновые чувячки, парчовые и кашмирские шали, накинутые поверх тонких шелковых платков. Какие красавицы! - восторгались дамы, глядя на изнеженных жен, невесток, дочерей, которые старались прикрыть лица платком или широким рукавом сорочки, свисавшей с поднятой к глазам руки.
      Рассадив родственниц, Шуанат стала развлекать гостей рассказами о себе и об остальных, о жизни в горах и новых впечатлениях. В это время в дверях показался Шамиль. Жены, дочери, невестки моментально поднялись и больше не садились в его присутствии.
      Имам поклоном головы и прикладыванием руки к сердцу приветствовал гостей. Он через Шуанат стал благодарить их за посещение.
      - Напротив, мы должны быть благодарны вам, господин Шамиль, за любезность и гостеприимство! - воскликнула одна из дам.
      - Как вы находите наших женщин? - шутя спросил Шамиль.
      - Прекрасны! Восхитительны! Чудесны! Неотразимы! - раздались голоса.
      - А меня? - опять пошутил Шамиль.
      Одна из москвичек, печально улыбнувшись, ответила:
      - Мне, например, вы кажетесь очень хорошим человеком и, наверное, казались бы еще лучше, если бы не убили моего мужа, но это была война, - как бы в оправдание добавила она.
      Когда Шуанат перевела слова москвички, лицо Шамиля сделалось грустным. Он поднялся с места.
      - Если бы я увидел вас тогда и знал бы вашего мужа, никому не позволил бы убить его.
      Все присутствующие заулыбались.
      - Господин Шамиль, - сказала одна из калужских дам, - мы хотим вашего позволения на ответный визит ваших женщин.
      Шамиль, вспомнив бесцеремонное обращение русских мужчин с женщинами во время танцев на балах, спокойно ответил:
      - Женам своим мусульмане запрещают выходить из дому с наступлением темноты.
      - Тогда разрешите написать с них портреты или сфотографировать, - не унимались калужанки.
      - Если это будут делать мужчины - не позволю, если женщины - пожалуйста, - с улыбкой ответил Шамиль.
      Не откладывая дела в долгий ящик, калужанки на другой день вновь заявились в дом Шамиля с фотографом - женщиной. Снимали всех вместе и в отдельности. Красавицу Шуанат сфотографировали без платка в декольтированном вечернем платье, которое специально прислали предусмотрительные калужанки. Когда Шамиль увидел фотоснимок любимой жены с обнаженными плечами, он сказал с досадой:
      - Мне легче было бы, если б увидел твою голову, снятую с плеч, чем это позорное изображение.
      На заборах и круглых деревянных будках людных кварталов Калуги запестрели цирковые афиши. В одном из зданий, приспособленном для театра, начались представления. Руновский, который старательно изыскивал все возможное для развлечения почетного ссыльного, решил пригласить его со всем семейством в цирк. Особенно Хаджияву и Магомеду - Шафи хотелось поглазеть на белокурых наездниц, дрессированных животных и борцов. Но Шамиль, узнав, что в цирке, как и в петербургском театре, в представлениях будут участвовать женщины, категорически отказался идти. Не смея перечить ему, не пошли и остальные. Тогда Руновский решил устроить представление в гостиной дома, пригласив одного фокусника.
      На стульях, креслах, диванах просторной комнаты расселись все. Женщины с детьми - с одной стороны, мужчины - с другой. Шамиль, в домашнем бешмете и накинутой на плечи овчинной шубе, уселся на тахте, поджав под себя ноги.
      Известный фокусник Франсуа Кери хотел удивить бывшего повелителя горцев невиданными чудесами «черной магии». С шумом войдя в гостиную со своими коробками и чемоданчиком, он бегло раскланялся с сидящими, быстро разложил предметы и стал с нетерпением поглядывать на дверь, беспокойно закручивая усики. Наконец, устав ждать, он обратился к Руновскому:
      - Я думаю, господин капитан, ваш подопечный удостоит своим присутствием мое представление?
      - Вы имеете в виду Шамиля? - спросил Руновский.
      - Да, мосье, - ответил Франсуа.
      - Он здесь, можете начинать, - с улыбкой сказал Руновский.
      - Как здесь, вы изволите шутить? - не поверил фокусник.
      - Шамиль перед вами, - Руновский указал на имама, сидящего на тахте.
      - Помилуйте, неужели этот благообразный старик был воинственным вождем племен Кавказа? Боже мой, а я ждал грозного, вооруженного до зубов великана.
      - В тигровой шкуре мечущего молнии из глаз, - шутя добавил Руновский.
      Растерянный Франсуа что - то забормотал, засуетился, но тут же взял себя в руки и стал производить фокус с пестрой коробочкой.
      Подняв крышку, он показал, что коробочка пуста, затем палочкой ударил по дну, повертел в руках и стал вынимать из казавшейся пустой коробочки пестрые газовые косыночки.
      - Пусть прекратит пока. - сказал Шамиль Руновскому. - Скажи ему, чтобы дал коробочку мне, я осмотрю ее, - он протянул руку.
      Франсуа сначала не хотел отдавать коробочку, но, заметив настойчивый взгляд старика, протянул ее. Шамиль внимательно осмотрел ее со всех сторон, потрогал и, обнаружив двойное, фальшивое дно, сказал, отдавая коробку Руновскому:
      - Возврати ему и скажи, пусть показывает правильно, без обмана.
      Франсуа не обиделся. Ему удалось ловкостью рук увлечь Шамиля, который заулыбался, глядя на фокусника с нескрываемым восторгом. Всем, но особенно Хаджияву, понравился фокус с серебряными рублями и ведерком. Франсуа ловил рубли в воздухе, брал из '- за воротников сидящих мужчин, вынимал целую горсть рублей из кармана Хаджиява. Казначей был крайне обеспокоен и окончательно поражен, когда фокусник снял монету с его носа. Но когда ловкий фокусник, положив рубль на ладонь Хаджиява, накрыл шелковым платком, а через секунду сдернул платочек, Хаджияв был потрясен: на руке лежал белый султан из петушиных перьев. Вытаращив глаза, казначей моргал веками, обводя взором присутствующих. Удивленный взгляд его остановился на Шамиле, затем на ведерочке, которое наполнилось монетами, и наконец на фокуснике. Франсуа был в восторге.
      - Господин капитан, - сказал кудесник, обращаясь к Руновскому, - спросите у вождя, что бы он сделал с таким мастером, как я, если бы в свое время появился в его стране?
      Руновский перевел вопрос фокусника.
      - Не задумываясь повесил бы на первом попавшемся дереве, ибо такие уловки свойственны только шайтанам, - ответил Шамиль.
      Имам не любил вечерние развлечения. Он заявил Руновскому, что после ночной молитвы, как он привык делать всю жизнь, будет спать. Но чтобы не обидеть тех, кто приглашает его на балы, он вместо себя разрешит ходить молодым мужчинам во главе с Хаджиявом. Казначею только этого и нужно было. Он превратился в светского щеголя - нашил себе черкески из тонкого сукна, каракулевые папахи, сапоги, которые с трудом натягивал на ноги. На нем всегда сияло начищенное до блеска дорогое оружие. Он знал, что нравится дамам, и, когда Руновский приглашал его куда - нибудь, каждый раз спрашивал:
      - Апфилон, а матушки там будут?
      - Будут, будут, Хаджияв, - весело отвечал Руновский. На вечерах в роскошных залах казначей ходил в окружении светских девиц. Останавливаясь у картин, изображавших пышногрудых мадонн, и у статуй, горя агатом больших глаз, восхищенно цокал языком.
      Кто - то утром Хаджияв сказал Шамилю:
      - Имам, эти русские не только неподражаемые умельцы во всех мирских и бранных делах, но они и развлекаться умеют райским развлечением. Удивляюсь, если этот народ со своей верой отвержен Аллахом, то почему же на их головы не обрушиваются камни с неба и расписные потолки их дворцов?
      Шамиль посмотрел на него пристальным взглядом прищуренных глаз. Казначей, уловив в них искру гнева, опустил голову.
      - Слепец, разве все русские люди живут в богатых домах, наряжаясь, пируя и предаваясь веселью? Или ты не считаешь за людей те толпы нищих старцев, немощных калек, которые сопровождают нас с протянутыми за милостыней руками? Роскошь обольстительна для слабых, а сильный духом, умудренный знаниями понимает что богатство - тлен. Истинный мусульманин не должен поддаваться обольщению, помня, что все земное дано временно. - Шамиль встал, ушел недовольным.
      Расстроился и Хаджияв. Несколько дней казначей не выходил из дому, был скучен, старался почаще бывать на глазах у Шамиля с Кораном в руке, усердно молился. Он повеселел, когда глаза имама вновь заискрились любовью и добротой.
      - Ну, Хаджияв, теперь ты опять получишь согласие Шамиля - эфенди пойти на бал. Все русские матушки обеспокоены твоим отсутствием, - шутил Руновский, описывая званые вечера _ калужских дворян, на которых не было Хаджиява.
      Как - то из Петербурга в Калугу, специально чтобы повидаться с Шамилем, прибыл поручик апшеронского полка, приехавший из Дагестана на побывку.
      Он долго беседовал с имамом, рассказывая о житье - бытье в горах. Прощаясь, поручик спросил:
      - Шамиль - эфенди, не будет ли у вас каких - либо поручений к вашему народу?
      - Будет, - ответил Шамиль. - Я пошлю с тобой письмо к чеченцам и дагестанцам.
      Сказав это, Шамиль достал лист бумаги, взял перо, чернила и написал: «Любимые мои соотечественники! Мир вам! Да хранит вас Аллах в полном здравии и благополучии! Обращаюсь к тем, кто помнит меня и почитает как старшего брата, отца, сына. Пусть все, кто живет в горах, подумает о себе, глядя на меня. По милости Аллаха и щедрости русского народа я живу хорошо и совершенно счастлив. Теперь, когда я вспоминаю наши законы в части содержания пленных, стыжусь при сравнении. Бедный мой народ, вы вместе со мной искали покоя в войнах, переживая одни несчастья и горе. Оказывается, покой и счастье можно найти только в мирной земной жизни и не только здесь, но и там, в горах. Если бы я знал, что обрету то, что обрел здесь, давно бы ушел от адских мук, которые терпел много лет на Кавказе. В отношениях с русскими следуйте моему примеру, ибо их деяния, если поставить на чаши весов справедливости, перетянут больше в сторону добра.
      Все мои близкие и родные здоровы, шлют вам хорошие пожелания. Да будет все так, как захочет Аллах. И мир.
      Бедный раб Всевышнего Шамиль».
      Когда Шамиль вышел на крыльцо дома проводить поручика, то увидел во дворе красивую новую карету, в которую были впряжены прекрасные рысаки в серых яблоках. Поручик сказал:
      - Господин Шамиль, это вам подарок от его императорского величества государя Александра Николаевича.
      Шамиль был очень растроган.
      Хаджияв на минуту исчез, затем появился с очками на носу. Он подбежал к карете, осмотрел, ощупал вплоть до каждой спицы колеса, провел рукой по крупам прекрасных рысаков, затем, подойдя к Имаму, сказал:
      - Эта царская арба вместе с лошадьми стоит по меньшей мере 1500 туманов. Поистине ты по близости и любви Аллаха второй после пророка Мухаммеда!
      Шли годы. Суровый климат Калуги отразился на здоровье ссыльных дагестанцев. Заболела чахоткой жена Гази - Магоме - да красавица Каримат. Даниель - бек, узнав о болезни дочери, обратился с прошением к военному министру Милютину отпустить дочь Каримат на родину до выздоровления. Милютин направил письмо губернатору Калуги, губернатор ознакомил с ним Шамиля и Гази - Магомеда.
      В ответ на прошение бывшего элисуйского султана Шамиль написал военному министру: «Великому министру, занимающему высокую точку почета, главе военно - судебных дел Милютину, да возвеличит его Аллах!
      Даниель - бек, отец моей невестки Каримат, просит отпустить свою дочь на Кавказ для перемены климата. Мы несогласны отпустить ее, ибо она не вернется обратно после выздоровления, поскольку Даниель в плохих отношениях с нами. Это вам известно. И в первый раз Даниель с трудом отпустил ее к мужу. Если необходимо ее отправить, мы согласны отпустить ее только с мужем. По шариату нельзя отпускать женщину без мужа, отца или брата или кого - нибудь из родственников. Кроме мужа, некому с ней ехать. Подумайте и решайте сами...
     

Бедный старик Шамиль».

Но не суждено было Каримат вновь увидеть родину. Она скоро умерла. Ее останки были перевезены в Элису, где и похоронены. За нею последовала любимая дочь Шамиля Нафисат, а затем ее муж Абдурагим - сын устада Джамалуд - дина - Гусейна.
      Шамиль очень тяжело переносил смерть близких и друзей. Утраты следовали одна за другой. Он все больше и больше уединялся, предаваясь печали, думам и молитве. Однажды он сказал Руновскому:
      - Апфилон, я не ропщу на судьбу, зная, что никто не пройдет больше предначертанного. Близится конец и моего пути. Ангел смерти Азраил может прийти за душой внезапно или подбираться не спеша, предавая тело долгим мукам. И в том и в другом случае я встречу смерть спокойно, как неизбежное. Но особенно в последнее время у меня появилась желание умереть русским подданным, присягнув в верности государю и в его лице русскому народу.
      - Я думаю, царь одобрит твое решение, - сказал Руновский. Шамиль написал прошение: «Всемилостивейший государь, благодетель мой! Постоянные потери кого - либо из членов моего семейства и старческие лета мои заставляют все чаще помышлять о смерти. Судя по расстроенному здоровью, чувствую, что близок тот час, когда бог призовет меня 8 вечное селение. Не страшусь смерти, потому что я постоянно очищаю душу покаяниями и молитвою, но боюсь умереть, не очистив совести семейства и мою душу присягою в верности долга благодетелю моему - тебе, Великому монарху, твоим наследникам, русскому народу и целой России. Ты, великий государь, победил меня и подвластные мне народы силою оружия. Ты, подарив мне жизнь, окружив почетом и заботами, покорил и сердце мое.
      Мой священный долг внушить детям моим их обязанности перед Россией. Я завещал питать вечную благодарность к тебе, государь, за все благодеяния, которыми ты постоянно нас окружал. Я завещал им быть верноподданными России и полезными слугами второму нашему отечеству. Успокой мою старость и повели, государь, где ты укажешь ( в Калуге, Москве, Петербурге ), принести мне и детям моим присягу на вечное верноподданство. Я готов произнести ее всенародно. В свидетели верности и чистоты моих помыслов я призываю всевышнего Аллаха, великого пророка Мухаммеда, и даю клятву перед недавно остывшим телом моей наилюбимейшей дочери Нафи - сат на священном Коране.
      Соизволь, государь, ответить на мою искреннюю просьбу.
      Верноподданный Вашего императорского Величества
     

дряхлый старец Шамиль» .
      Прошение Шамиля было доставлено в Петербург. От имени царя последовал ответ Милютина: «Благороднейшему, превосходному ученому, величайшему, совершенному другу - Шамилю мир! Да не перестанет он быть сохраняемым телесно и душевно под взором попечения владыки всех сотворенных.
      Твое прошение о твоем похвальном поступке в принесении клятвы верности со всей твоей семьей его величеству - величайшему престолонаследнику - уже прибыло своевременно. Однако некоторые обстоятельства задержали ответ - его императорского величества не было в Петербурге. Но этим письмом уведомляем тебя, что государь оказал благосклонность и принял твою просьбу с принятием тебя в число подданных. Губернатору Калуги уже отправлен приказ о том, чтобы он поспешил с принятием присяги от тебя.
      Для выполнения всего необходимого губернатору будет послано со стороны военного управления в Петербурге соответствующее указание.
      Мы всячески стремимся выразить свое сожаление по поводу утраты. Я прошу всевышнего Бога, чтобы он сохранил тебя и твою семью и содействовал вам своей помощью в выполнении твоего прекрасного намерения. С миром!
     

Военный министр Милютин» .
      В Калуге в торжественной обстановке приемного зала при канцелярии губернатора была принята присяга. Копия присяги Шамиля была отправлена царю. В ней говорилось: «Я обещаю обещанием веры и клянусь всевышним Аллахом устроителем всего! Истинно я принимаю на себя обязательство в том, что вместе со всем семейством будем вечными подданными Императору Александру Николаевичу, его наследнику и русскому государству.
      Истинно я не покину русское государство, кроме как с - высочайшего разрешения его императорского величества. Я не пойду в иностранное услужение, также не буду ни другом, ни соучастником никому из врагов русского государства. Я не сделаю ничего из того, что противоречит сущности достойного верного подданного. Все, что прикажут мне хранить в тайне в интересах государства, я буду хранить благоразумно, предотвращая сознательно любую попытку осуществления антигосударственных деяний.
      Я прошу всевышнего Аллаха помочь мне телесно и душевно его помощью и добродеянием, дабы я был верен своей клятве.
      Великим целованием священного Корана завершаю свою клятву. О Аллах, да будет так!
     

Раб божий Шамиль»

От Александра II вместе с множеством подарков последовало ответное письмо: «О превосходный и совершенный имам, умудренный опытом и познаниями! Поздравляю и благословляю тебя и твоих близких! Желаю вам добра от Всевышнего бога и от людей!
      Ты писал, что убедился в том, что побежден не только силою оружия, но и силою любви к тебе. Да будет беспредельна наша любовь и щедрость к вам! Хвала Богу, произведшему в тебе великую перемену! Я уверен, что ты стал верным подданным, без лицемерия, ибо ты человек великий, честный и благородный.
      Не сомневаюсь, что все вы станете наиболее благородными среди коренных русских дворян. Живи в досуге и на покое в городе, в котором почитают твою почтенную особу. Живи похвальной жизнью среди нашего народа.
     

Мы Император всея России Александр II».

* * *

Семнадцать человек из числа родных и близких Шамиля постепенно распростились с жизнью в условиях холодной для южан Калуги. В связи с этим Шамиль с семейством был перевезен на жительство в Киев, где теплее и мягче климат. Старший сын его Гази - Магомед был назначен губернатором Казани. Младший, Магомед - Шафи, принят на службу в личный конвой его императорского величества. Старшая дочь Патимат с мужем Абдурахманом - полковником царской службы - переехала в Дагестан, в селение Кази - Кумух.
      Через несколько месяцев после поселения в Киеве состояние здоровья Шамиля ухудшилось.
      Заветной мечтой этого глубоко верующего в Аллаха человека было выполнение одного из основных требований ислама - совершение паломничества в Мекку и Медину. Он написал царю письмо с просьбой разрешить ему с женами и малыми детьми совершить хадж к святыням мусульман.
      Это было в начале 1870 года, Шамилю шел семьдесят четвертый год. Император Александр Николаевич удовлетворил просьбу имама.
      Поездка намечалась на весну. В доме начались сборы и приготовления. Царское правительство разрешило Шамилю взять с собой жен - Загидат и Шуанат, четырех младших дочерей, малолетнего сына Магомеда - Камиля, рожденного от Загидат, ученого старика Юнуса, бывшего слугу Салиха, которого Шамиль считал членом семьи.
      Хаджияву правительство не разрешило ехать с Шамилем. Бывший казначей, вокруг которого, как вокруг стержня, вертелось все в доме имама, пожелал возвратиться на родину. Его назначили наибом Нукратлинского общества Бетлинского округа в Дагестане.
      Правительство отпустило значительную сумму денег Шамилю и его семейству для совершения паломничества.
      В сопровождении родных, друзей и близких в конце марта Шамиль поехал в Анапу, где его посадили на пароход,
      следовавший до Стамбула. Юнус был отправлен в Турцию раньше, чтобы просить у падишаха позволения. К этому времени в Стамбул переехал тесть и учитель Шамиля, шейх - устад Джамалуддин - Гусейн.
      Турецкий султан Абдул - Азиз через великого везира Махмуд - Надима передал Юнусу, что будет рад видеть великого имама в столице Оттоманской империи.
      На пристань встречать Шамиля вышли представители турецкого правительства и русского посольства. И те, и другие любезно предложили имаму и его семейству свои гостеприимные дома, но Шамиль поехал к своему тестю. Лишь через несколько дней он поселился в доме, выделенном для него главой стамбульского духовенства, который взял бывшего имама Дагестана и Чечни на свое попечение.
      В первые же дни Шамиль посетил старинные мечети Аль - Сулейманш, Баязета, Султан Ахмеда. Тысячные толпы алимов и улемов во главе с шейхами и имамами сопровождали и встречали Шамиля у дверей величественных храмов.
      Султан Абдул - Азиз устроил Шамилю пышный прием. С каким - то необъяснимым волнением подъехал Шамиль в дорогом фаэтоне в сопровождении главы духовенства к роскошному дворцу Топ - Капу на живописном берегу Босфора.
      В тронном зале, где на высоком золотом кресле восседал Абдул - Азиз, свита султана при входе Шамиля встала на колени. Бывший вождь горцев Дагестана и Чечни в нерешительности на минуту остановился в дверях. Он не понял, что это значит, не мог примириться с мыслью, что, следуя примеру свиты султана, должен пасть на колени перед смертным и он. Ему казалось легче принять смерть, чем сделать это. Шамиль, гордо откинув голову, расправив плечи, твердо зашагал по шелковой ковровой дорожке к золотому трону.
      Тучный, обрюзгший султан Абдул - Азиз грузно поднялся с кресел. Сделав несколько шагов навстречу Шамилю, он протянул руку, как это делали светские дамы в Питере и Калуге Но Шамиль не поцеловал руки падишаха. Он пожал его просто, как пожимает мужчина. Падишах уставился на бледное, с тонкими благородными чертами, очень печальное лицо воинственного имама. Шамиль, в свою очередь, проницательным взором мудреца окинул лоснящееся багровое лицо, влажные губы и тучную неуклюжую фигуру падишаха. За несколько дней пребывания в Стамбуле слуха его успели коснуться нелестные отзывы о правителе государства Османов. Кроме того, у предводителя горцев была давняя затаенная обида на единоверцев Турции - падишахов высокой
      Порты, которые за двадцать пять лет борьбы горцев с царским самодержавием ни разу ни одним рублем, ни одним ружьем не помогли ему. Шамилю оставалось лишь быть благодарным правителям Турции только за письма, с трудом проносимые в его вилает, полные сочувствия, льстивых похвал, обещаний и подстрекательства против русских.
      Стамбульская знать, пристрастная к показной роскоши, старалась удивить Шамиля блеском своих дворцов и хором, но имам предпочитал прогулки по узким улочкам бедняцких кварталов городских окраин, по жалким лавочным рядам мелких торговцев и кустарей, по мрачным кельям полуголодных муталимов многочисленных медресе. В глазах этих обездоленных простых людей он видел искреннюю любовь и симпатию к себе.
      Однажды великий везир Махмуд - Надим, показывая Шамилю военные суда, спросил:
      - В чем бы ты мог больше всего соперничать с нашей империей?
      - Я мог бы соперничать в храбрецах, которыми прославились горы Дагестана и Чечни, - ответил Шамиль.
      Имам несколько месяцев жил в Стамбуле в ожидании приглашения маккашарифа и шейхульислама Мекки. Однажды до него дошел слух о том, что султан снаряжает войско против египетского паши Исмаила, который якобы отказался доставить в Стамбул требуемое количество артиллерийского оружия и возмушает против падишаха народ Египта.
      Шамиль попросил свидания с султаном. Явившись к главе государства, он спросил:
      - Скажи, падишах, ты уверен в достоверности дошедших до тебя слухов?
      - Так мне донесли мои люди, - ответил султан.
      - Ты не сомневаешься в верности доносчиков? - снова спросил Шамиль.
      Султан молчал. Тогда Шамиль сказал:
      - Разумный правитель никогда не должен ограничиваться слухами, идущими с одной стороны. Он должен, при возможности, выслушать другую сторону и тогда предпринимать какое - то решение. Я это говорю из опыта своего правления. Мир изобилует людьми лжи, коварства, бесчестия и измены. Недобрые намерения нечестивцев можно пресечь путем проверки, ибо зло, творимое правителем против людей, со временем обращается в зло против него же, то есть человек, делающий зло другому, делает его и себе.
      Султан продолжал молчать. Тогда Шамиль сказал:
      - Отложи свое намерение. Нехорошо, если вы, единоверцы, будете поднимать оружие друг против друга. Я человек нейтральный во взаимоотношениях Египта с твоим государством. Разреши мне съездить к Исмаил - паше для выяснения истины.
      Султан согласился.
      Исмаил - паша египетский с радостью принял Шамиля. После длительной конфиденциальной беседы Исмаил - паша сказал Шамилю:
      - Я все сделаю так, как ты скажешь. В заключение Шамиль посоветовал:
      - Тебе, Исмаил, следует послать к падишаху своего сына, пусть он поедет со мной.
      Египетский паша послушался совета Шамиля. Приезд сына паши в Стамбул был превращен в праздник. Народ ликовал, стреляли из пистолетов, палили пушки. Простые горожане, завидев Шамиля, падали перед ним на колени.
      - О Аллах, пошли ему счастье, умножь его здоровье за счет нашего, слава ему, избавившему народ от братоубийственной войны! - восклицали люди.
      Радость народов Турции и Египта умножилась очередной вестью о женитьбе сына египетского Исмаила - паши на дочери турецкого султана.
      Не дождавшись приглашения главы меккского духовенства, Шамиль решил совершить хадж так, как совершают его простые паломники. Он, поблагодарив, распрощался со своим попечителем - имамом Стамбула. Тот дал Шамилю 3 тысячи рублей на путевые расходы, которыми теперь распоряжались Юнус и Салих.
      Вместе с пятьюстами паломниками, собравшимися из разных стран мусульманского мира, Шамиля со всем семейством усадили на пароход, следовавший из Стамбула в Джидду, расположенную на побережье Красного моря.
      Утром прибыли в Джидду. Невыносимый зной заставил паломников укрыться под навесом ближайшего караван - сарая. Здесь Салих нанял десяток верблюдов, на которых поехали по бесконечной, мертвой Аравийской пустыне. Раскаленный песок, невыносимо горячий воздух, увлажненный муссоном.
      Длинной цепью растянулся караван. Мирно раскачивались паломники в кибитках под дешевыми балдахинами в такг широкому шагу единственного в те времена «корабля пустыни».
      Лишь бедуины, привычные к жаре, спокойно дремали под палящими лучами южного солнца. К закату дня подъехали к небольшой деревушке, расположенной недалеко от Джидды. Плоскокрышие глинобитные домишки, грязные кривые улочки. Ни одного деревца, ни даже слабого побега живой травы 1 Один песок всюду, безжизненный, сухой. На каждом шагу, в каждой щели, на зубах, в глазах... Все засыпано желтым песком, сожжено оранжевыми лучами солнца. Но не это потрясло впечатлительного Шамиля, а люди - люди жалкие, истощенные до предела, полуобнаженные, в рубищах, желто - коричневые, похожие на пустыню. Но это были не арабы, а иноплеменные. Несчастные бросились навстречу каравану, протягивая за милостыней костлявые руки. Милосердные путешественники бросали им мелкую монету.
      - Что их держит здесь? - спросил Шамиль у подъехавшего к нему караван - баши.
      - Нужда. Видите, среди них нет детей пустыни. Все они пришлые. В своем рвении к религии они не посчитались с требованием Корана, рискнули совершить хадж без достаточных средств. Вот и застряли здесь, не имея денег на обратный путь. Говорят, некоторые из них много лет влачат в этой дыре жалкое существование. Немало погибает их здесь от истощения и холеры.
      Похожий на скелет беззубый старец с жидкими сединами, которые контрастно очерчивали темно - коричневое морщинистое лицо, мигая красными веками, протянул руку к Шамилю. - Юнус, дай мне кошелек, - сказал Шамиль. То, что увидел Юнус и остальные через минуту, казалось ужасным. Десятки рук, цепко хватая друг друга за лохмотья, оттягивали и отталкивали тех, чьи пальцы успели схватить золотые турецкие лиры, щедро раздаваемые Шамилем. Буквально за одно мгновение наполненный золотом кошелек опустел. Многие, кому достались лиры, пав ниц, целовали ноги верблюда. Глаза других, полные слез радости и благодарности, были обращены к небу. Их уста восклицали: «Яллах, шукраналлах! » ( О боже, спасибо, боже!)
      Шамиль погнал верблюда, он хотел скорее уйти от ужасного места, подобного которому не приходилось встречать даже после жестоких сражений. В ту ночь, лежа на полу караван - сарая, он долго не мог уснуть. Перед его глазами поминутно поднимались сотни костлявых рук изможденной голодом толпы, на него были обращены сотни впалых глаз, горящих блеском обреченных. «Не сон ли это? »- думал Шамиль, не веря, что преддверии святой обители пророка может быть такое. В
      России, в стране гяуров, ему не приходилось встречать подобное.
      Рассветало. Шамиль встал, вышел во двор. Смуглолицый бедуин в бурнусе из верблюжьей шерсти, оскалив в улыбке стройный ряд крепких зубов, отливающих желтизной слоновой кости, спросил его:
      - Не спится?
      - Привычка рано вставать, - ответил Шамиль.
      На заре паломники вновь двинулись в путь. К полудню прибыли в Бахру. Здесь начиналась черта «харам», за которую не смела ступать нога иноверца. Караван - баши первым спрыгнул со своего верблюда, снял с пояса дубинку и, ударяя ею по передним ногам животных, поставил на колени верблюдов, давая таким образом возможность сойти пассажирам. У черты «харам» пограничники проверяли документы у всех мужчин, но женщины и дети могли неприкосновенно перешагнуть через священную грань. Вместе с ними бедуины перегоняли на ту сторону своих верблюдов. После проверки паломники вновь уселись на животных и двинулись дальше.
      Следующую ночь пришлось провести в пустыне. Над мертвым морем песка заметался самум, наполняя тьму таинственными шорохами и шелестом. Паломники в страхе зарывались в песок, жались друг к другу, нашептывая молитвы.
      С восходом зари снова в путь.
      Наконец показалась священная Мекка. Учащенно забилось сердце Шамиля. Вот он, благодатный оазис с белокаменными плоскокрышими домами, над которыми словно могучая стена вдали тянется гряда гор. Великолепные мечети со стройными минаретами, стрельчатыми окнами высятся над домами. Позолота куполов, синь безоблачного неба, затейливая вязь узоров на стенах, сияние ляпис - лазури, - все это под раскаленным солнцем Аравии. Лишь под сводами храмов, крышами домов, караван - сараев, под тенистыми пальмами лениво течет жизнь.
      Чем ближе подходил караван к городским стенам, тем слабее становился звон бубенцов на сбруях верблюдов, заглушаемый шумом большого города.
      Хотя ворота Мекки были гостеприимно распахнуты, многие паломники останавливались за стенами города, спеша закупить место в дешевой палатке, шалаше или под тенистой пальмой. Мекка не в силах была вместить тысячные толпы, устремляющиеся сюда со всех уголков земного шара в дьи поста месяца рамадана. В эти дни предприимчивые меккинцы ухитрялись продать места даже под открытым небом за стенами города.
      Бедуин, хозяин верблюдов, на которых ехал Шамиль со своим семейством, воскликнув: «Бисмиллах! », - въехал в ворота священного города. Он повез своих спутников к дому губернатора, который любезно поселил Шамиля с семейством в гостинице, пообещав доложить маккашарифу о его прибытии. Это был белый двухэтажный дом с балконом, расположенный в центре города, из окон которого были видны крыши других домов, балкончики, на которых появлялись женщины, закутанные в чадры, лавочки торговцев, мастерские ремесленники и прочих обитателей богатого города.
      На второй день Шамиль нанес визит маккашарифу, познакомился с шейхами, имамами и прочим духовенством. До начала обряда он большее время проводил в доме, постясь и предаваясь молитвам.
      Но вот подошел канун праздника. Короткая душная ночь уступила место серой дымке рассвета. Город еще был погружен в сладкий предутренний сон, а за стенами уже суетились паломники. Меккинские имамы и шейхи тоже успели прибыть к паломникам.
      На восходе зари двукратный пушечный выстрел известил правоверных о начале шествия к священной горе Арафат, где пророк Мухаммед получил откровение от бога. Шамиль, облаченный в специальную белую одежду - ихрам, с женами и близкими пошел, держа зонтик над головой, с толпой паломников.
      К полудню многочисленная толпа пришла к священной горе. Вершина и склоны ее вскоре сплошь покрылись белыми, зелеными зонтиками и огромными пальмовыми листами, под которыми хаджии укрывались от солнца. Стоя на коленях, с благоговением смотрели люди на торжественное шествие, под звуки восточного марша, главного шейха Мекки. Поднявшись на вершину, духовный предводитель, облаченный во все белое, стал читать проповедь.
      Шамиль вместе с остальными усердно отбивал земные поклоны, повторяя за старейшим:
      - Вот я перед тобой, о Аллах!
      В религиозном экстазе, откинув голову, глядя в небо помутневшим взглядом, бил себя кулаками в грудь старейший седобородый шейх. С раскрасневшегося от жары лица его градом катился пот.
      Словно завороженная, глядела толпа на шейха. Слезы умиления лились из глаз некоторых. И взоры Шамиля были прикованы к божьему посреднику. Но вдруг он отвел взор в сторону, и лицо его исказилось гневом. Там, у подножия, в
      стороне стоял молодой араб. В оскаленных зубах он держал кальян. Рядом с ним стояли две аравитянки, темные глаза женщин сияли усмешкой. Неприятное чувство сжало сердце Шамиля. Оно усилилось, когда он увидел группу молодых меккинцев, праздно шатающихся недалеко от горы со своими подружками. Ему хотелось подойти, сорвать чалмы с голов молодых людей и отхлестать их белыми полотнищами по лицу.
      - Посмотри, - шепнул он, указывая Юнусу на молодых людей. - А я - то думал, что в стране пророка обитают набожные, полусвятые люди, истинные последователи учения его.
      Ночь паломники провели на горе, молясь и каясь в своих грехах.
      На рассвете второго дня под звуки марша беспорядочная толпа ринулась к долине Минна. Каждый человек, перед тем как войти в нее, должен был поднять с земли семь камешков. Войдя в долину, эти камешки по одному стали бросать, совершая обряд избиения дьявола. После этого все бросились к деревеньке Минна. Здесь был расположен скотный базар, куда бедуины пригоняли стада овец, крупного рогатого скота и верблюдов. Каждый из паломников должен был совершить жертвоприношение. Кто покупал барана, кто быка, кто верблюда - в зависимости от средств. Юнус купил трех быков и нанял трех мясников. По знаку старейшины бойцы и паломники, обратив головы связанных животных к святилищу Каабы, с возгласом «Бисмиллах! » бросились с кинжалами к несчастным жертвам.
      - Бисмиллах! - произнес и Шамиль, когда его боец воткнул нож в горло быка.
      После жертвоприношения он, как и прочие паломники, скинул ихрам и облачился в праздничную одежду. Мужчины стали брить друг другу головы, обмывать их и умываться водой, которую за плату приносили водоносы, уверяя, что набрали ее в священном источнике Зем - Зем.
      Те, что совершали хадж впервые, после омовения повязали головы кусками белой материи - чалмами, а те, что явились повторно, обмотали головы зелеными чалмами.
      Пока паломники обмывались, брились, наряжались, на обширной деревенской площади в огромных общих котлах варилось мясо. Оно казалось необыкновенно вкусным после изнурительного поста.
      В этот день в Мекке и окрестных деревнях были все сыты. Толпы нищих оборванцев, прибывших на празднества со всех уголков Аравии, раздирали на куски оставшиеся туши. Присолив мясо и подсушив на солнце, они уносили его с собой. Над грудой костей, огрызками роились зеленые мухи. Голодные собаки растаскивали кости повсюду. А разряженные паломники шли в город, к священному храму.
       
      Кааба - это огромная четырехугольная площадь, обнесенная тесным строем белых колонн. Вместо крыши над храмом натянут матерчатый тент. Полы святилища выстланы огромными каменными плитами. Посредине храма бьет источник Зем - Зем. В одну из стен замурован огромный черный камень, упавший с неба. Меккинцы говорят, что их предки знали его белым. Позже он почернел от поцелуев грешников - как людская совесть.
      Шамиль с толпой, подошедшей к храму, семь раз обошел вокруг святилища, потрясая плечами, как все, вверх и вниз ( так делал когда - то и пророк ). Затем, отталкивая друг друга, каждый старался семикратно поцеловать священный камень. Шамиль со своими людьми стал поближе к входу в храм. Наконец подошел хранитель ключей. Под натиском толпы с шумом распахнулась дверь. Люди кинулись, давя друг друга, к священному источнику. Став в сторонке, Шамиль наблюдал, как староста расчищал себе путь дубинкой, как он подошел к источнику с водочерпием. Люди подставляли ладони, рты, головы, которые служитель храма кропил святой водой.
      Салих набрал воды в дорожную баклажку, дал напиться сначала Шамилю, затем остальным.
      На вершинах каабинских колонн селились голуби. У колонн стояли аравитянки, закутанные в белые чадры. Они продавали горстями корм для «священных птиц». Но если появлялся спрос, женщины продавали и себя похотливым паломникам.
      После окончания обряда паломничества в Мекке и ее окрестностях зашумела ярмарка. Иностранные и местные купцы - мусульмане понавозили со всех сторон мира различные товары. Они были разложены в белых палатках, походных шатрах, в лавках купцов и под тенью пальм. Здесь сияли всеми цветами радуги ювелирные изделия, персидские и турецкие ковры, кашмирские шали, китайские шелка. Рядом со слоновой костью в кожаных мешочках лежали пряности Гиндустана, наркотические травы Йемена, бальзамы Перу и Эфиопии. В сафьяновых переплетах, в тисненной золотом затейливой вязи орнамента и арабских букв лежали священные кадисы, сказания и сказки времен шаха Аббаса и Гаруна аль Рашида.
      Были здесь и недорогие товары для паломников - бедняков - священные амулеты Джавшан и Бадр от сглаза, талисманы из лоскутов каабинского тента и «знамени пророка». Даже прутья веников, которыми подметали полы мусульманского святилища, к великому удивлению Шамиля, шли за деньги. Удивляло его и то. что ко дню окончания обряда «хадж» - а не к началу - особенно спешили сюда купцы, нагрузив товары на огромных верблюдов. Мелкой рысцой семенили разукрашенные пестрыми лентами серенькие ослики купчишек. Мчались сюда и большеглазые бедуины - поэты в белых бурнусах, на стройных потомках андалузских скакунов, чтобы поразить толпы невежественных Хаджиев божественным даром напевного красноречия.
      Шамиль с нескрываемым удивлением разглядывал чернокожих толстогубых африканцев, степенных благородных индусов, узкоголовых долговязых иранцев, коренастых скуластых азиатов. В душе же он возмущался предприимчивостью меккинских дельцов и торговцев, которые умели содрать деньги даже за пустое место на раскаленном песке.
      Но вот закончилась ярмарка. Сонливо потекла жизнь богатейшего города, окруженного безжизненной пустыней.
      Встретившись со старейшим шейхульисламом Мекки, Шамиль сказал ему:
      - Я думал, что в стране пророка как нигде царят справедливость, добродетель, милость по отношению к бедным единоверцам.
      - А разве кто - нибудь из наших мусульман нарушает предписание пророка? - спросил шейхульислам.
      - Мне кажется, да, - ответил Шамиль. - Тысячи мусульман, стекаясь на священную землю, оставляют в Мекке состояния. Целые туши забитых жертвенных животных бросают на съедение мухам и собакам. Паломники платят большие налоги в пользу государства за каждый шаг, за каждый глоток воды. Почему же служители этих мест не организуют сбор средств или выделение определенных сумм из своих богатств для оказания помощи своим беднякам и тем несчастным, которые оказались без средств и, будучи не в состоянии добраться до родины, обречены на голодную смерть в мертвых песчаных степях?
      - Мы не в ответе за тех, кто не выполняет требования Корана, пускается в путешествие без достаточных средств, - ответил шейхульислам недовольным тоном.
      - Нет, - возразил Шамиль, - тут что - то недомысленное, не от пророка идущее. Как можно жертвовать тем, чья казна неисчислима, и проходить мимо умирающего от голода с равнодушием глупцов?
      Из Мекки Шамиль переехал в Медину, где был похоронен пророк Мухаммед. Там находилась старинная мечеть, в которой молился посланник Аллаха. Когда имам Дагестана и Чечни очутился под сводами священного храма, он прошептал:
      - О владыка мой, если мои намерения, старания и усилия перед верой твоей чисты и найдут одобрение твое и твоего посланца, то не удаляй меня со священной земли и соседства с прахом лучшего из святых. Дай мне умереть возле этого храма, ибо я предвижу конец своего пути.
      Три дня с утра до вечера он молился в мединской мечети, делая двукратные перерывы для приема пищи. На четвертый день он вернулся домой ослабшим, с бледным, но спокойным лицом. Недомогание продолжалось несколько дней. Когда Шамиль узнал, что в Мекку из России едет сын Гази - Магомед, он пожелал встретить его там. Поскольку за время болезни и поста он сильно ослаб, его решили везти лежащим на перекладине, которую укрепили между горбами двух верблюдов. В тот момент, когда больного старика укладывали на перекладину, один из верблюдов, шагнув вперед, оборвал канаты перекладины, и немощный старец свалился на землю. На третий день после падения он призвал к себе всех членов семейства, слуг во главе с шарифом Медины. Спокойно распрощавшись со всеми и завещав дальнейшую заботу о семье и близких шарифу, имам Шамиль сказал:
      - Поистине мы все от бога, к нему и возвращаемся.
       
      Имам Шамиль был погребен на кладбище Дженнет-Аль-Баки, где могила пророка.
      Гази - Магомед, похоронив отца, вернулся в Россию. Но вскоре он был отпущен царем в Стамбул, где поселились Шуанат, дети имама и остальные. Загидат на три месяца пережила мужа. Она была похоронена близ Мекки.
      Хаджияв, вернувшись в Дагестан на место назначения, в первый же день собрал всех представителей Ункратлинского общества и, выступив перед ними с речью, рассказал о бескрайних просторах, мощи и величии русского государства. Он до мельчайших подробностей обрисовал почести и заботу, которыми окружали русские люди Шамиля, его семейство и всех приближенных.
      - Поистине - русские люди наделены Аллахом лучшими качествами добродетели и щедрот, да будет с ними мир! Мы,
      дагестанцы, следуя лучшему примеру нашего имама Шамиля, должны жить с русским народом в дружбе и согласии, предав забвению старую вражду, ибо многие земные блага могут изойти от добрососедства.
      Хаджияв, человек исключительной честности, старался служить верой и правдой России. Но в сердцах многих горцев, разоренных многолетней войной, еше не улеглись страсти к разбою и грабежам. Искоренить их еще было трудно. Жестокими мерами воздействия на преступников Хаджияв восстановил против себя жителей Ункратля, привыкших к легкой наживе. Родственники людей, выселенных в Сибирь за убийство русских чиновников, поднялись против него.
      Во время поездки в высокогорный глухой аул Хаджияв со своими нукерами остановился на ночь в одной из придорожных саклей на окраине.
      На рассвете он проснулся от шума голосов. Оглядев саклю, не нашел ни одного из своих. Выглянув в окно, увидел разъяренную толпу, которая с угрозами и криками брани двигалась к дому. Выстрелами из винтовки он уложил нескольких смельчаков, распахнувших дверь. Затем выстрелом из револьвера в упор свалил еще двоих. Толпа отхлынула. Оттолкнув трупы убитых, Хаджияв запер дверь. Став у окна, он опустошил патронташ. Ожесточенная толпа подожгла саклю. Хаджияв, задыхаясь от дыма, открыл дверь и, перепрыгнув через пламя пожарища, бросился на толпу с обнаженной шашкой. Резкими взмахами лезвия он свалил еще нескольких человек, но и сам упал от многочисленных ударов кинжалов.
     

* * *

     Гази - Магомед, человек замкнутый и суровый в противоположность Магомеду - Шафи, первое время жил в Константинополе мирной жизнью, предавшись молитвам. Султан и глава турецкого духовенства не жалели средств для него, жены и остальных детей имама Шамиля.
      В 1877 году, когда началась русско - турецкая война, Гази - Магомед, изменив присяге русскому царю, в чине дивизионного генерала турецкой армии обложил крепость Баязет. В крепости находился незначительный гарнизон под началом мужественного капитана Штаковича.
      Узнав, что осада Баязета осуществлена под началом сына имама Шамиля, Штакович написал: «Дивизионному генералу турецкой армии Гази - Магомеду Шамилю! Не стыдно ли вам, давшему присягу в верности России? Или вы не научены горьким опытом своего отца, или усомнились в силе русского оружия, продавшись султану? Покойный батюшка ваш - имам Шамиль - вам бы этого не простил!» Магомед - Шафи от поступка брата пришел в ярость. Он немедленно написал царю просьбу - отправить в часть, брошенную против турецкой дивизии, которой командовал Гази - Магомед. Но царь отказал Магомеду - Шафи: «Не позволяю, ибо вы являетесь сыновьями почтенного имама Шамиля. Успокойтесь, в семье не без урода... В вашу преданность, как и в преданность вашего покойного отца, я верю, но не хочу, чтобы мусульмане сказали, что русские заставили пойти брата против брата с поднятым оружием».
      Неизвестно, подействовало ли на Гази - Магомеда послание капитана Штаковича, но мундир генерала он снял, оставив турецкую дивизию у Баязета.