БАБАЕВСКИЙ
Семен Петрович
(1909 - 2000 )

Биография Произведения Литература о жизни и творчестве Избранное

Биография

     Семен Петрович Бабаевский родился 24 мая 1909 года в селе Кунье Харьковской губернии в крестьянской семье. Через год родители переезжают с ним на Ставрополье, в маленький хуторок Маковский на Кубани, что в 8 км от станицы Невинномысской, где и прошли детство и юность будущего писателя. В 1926 году семья Бабаевских вступила в коммуну «Стальной конь», впоследствии реорганизованную в колхоз «Красный пахарь». С этого времени началась новая жизнь С. П. Бабаевского. Он вступает в комсомол, много читает, пишет первые произведения. В 1930 году С. П. Бабаевский поехал учиться на курсы пропагандистов при ЦК ВКП(б), после окончания которых работал в редакциях северокавказских газет «Красная Черкессия», «Орджоникидзевская правда», «Молодой ленинец», «Советский пахарь» и других.
     Первый рассказ С. П. Бабаевского «В учениках» появился в газете «Советский пахарь» в 1929 году. В 1936 году в Пятигорске был издан сборник рассказов «Гордость», а с 1941 года писатель начал работать над «Кубанскими рассказами», посвященными жизни и быту кубанских и ставропольских колхозников. В 1939 году писатель окончил Литературный институт им. М. Горького.
     В годы Великой Отечественной войны С. П. Бабаевский — военный корреспондент фронтовой газеты. Совместно с писателем Эффенди Капиевым пишет книгу очерков «Казаки на фронте» (1942). В послевоенные годы повести С. П. Бабаевского были посвящены теме восстановления разрушенного войной хозяйства: «Белая мечеть» (1945), «Гусиный остров» (1945), «Казачки» (1946).
     Первое крупное произведение С. П. Бабаевского — роман «Кавалер Золотой Звезды» (1947) и его продолжение— «Свет над землей» (кн. 1—2) - были удостоены Сталинской премии (1948, 1950, 1951г.г.). Это был расцвет и взлет нашего земляка. Сталин следил за творчеством Бабаевского и лично поддерживал его.
     Бабаевский - автор более десяти книг, каждая из которых – песня о родном крае, любимом и дорогом ему с детства. Среди них повести и романы «Сухая Буйвола», «По путям-дорогам», «Сестры», «Четыре Раисы», «Сыновний бунт», «Современники».
     В пятидесятых годах Семен Петрович жил в Пятигорске, был активным читателем и автором газеты «Пятигорская правда». Он искренне любил Пятигорск, и деньги одной из своих Сталинских премий передал городу для восстановления разрушенного во время войны городского Дворца пионеров.
     В 1950 и 1953 годах С. П. Бабаевский избирался депутатом в Верховный Совет СССР от Ставропольского края. Главный литературный труд Бабаевского, роман «Кавалер Золотой звезды», был переведен на все языки народов СССР и 29 иностранных языков, издан в тридцати зарубежных странах. «Кавалер Золотой звезды» был экранизирован, по нему написана опера.
     Его литературный труд отмечен многими орденами и медалями. Умер в Москве 28 марта 2000 года на 91 году жизни.

Библиография

Произведения

Бабаевский, С.П. Белая мечеть / С.П. Бабаевский. – Ставрополь: Книжное издательство, 1948. – 59 с. – (Библиотечка колхозника. Серия худ. лит.)
Бабаевский, С. П. Белый свет: роман в 2-х кн. / С. П. Бабаевский. – М.: Сов. Писатель, 1970. – 446 с.
Бабаевский, С. П. Ветви старого вяза / С.П. Бабаевский. – Ставрополь: Книжное издательство, 1957. – 86 с.
Бабаевский, С. П. Знамя жизни: главы из романа / С. П. Бабаевский // Ставрополье N 9. – Ставрополь: Книжное издательство, 1953. – С. 3 –39.
Бабаевский, С. П. Кавалер золотой звезды / С. П. Бабаевский. – М.: Гослитиздат, 1949. – 567 с.
Бабаевский, С. П. Казачки: главы из романа / С.П. Бабаевский. – Ставрополь: Крайиздат, 1947. – 79 с. – (Библиотечка колхозника. Серия худ. лит. )
Бабаевский, С. Кубанские повести / С. Бабаевский. – Ставрополь: Книжное издательство, 1956. – 264 с.
Бабаевский, С. П. Митино счастье / С. П. Бабаевский. – Ставрополь: Крайиздат, 1952. – 43 с.: ил.
Бабаевский, С. П. На хуторе вербовом. Повести и рассказы / С. П. Бабаевский; ил. И. С. Филлипов. – М.: Сов. Россия, 1973. – 302 с.: ил.
Бабаевский, С. П. Последняя: повесть / С. П. Бабаевский. – М.: Правда, 1981. – 47 с. – (Б-ка «Огонек», N 2).
Бабаевский, С. П. Приволье: роман / С. П. Бабаевский; худож. Д. Громов. – М.: Советский писатель, 1983. – 560 с.
Бабаевский, С. П. Родниковая роща: повести и рассказы / С. П. Бабаевский. – М.: Молодая гвардия, 1956. – 319 с.
Бабаевский, С. П. Родниковая роща. Яман Джалга. Долина Чбук-Су: рассказы / С. П. Бабаевский // «Альманах» N 1. – Пятигорск: Крайиздат, 1941. – С. 39 – 71.
Бабаевский, С. П. Родимый край. Современники: романы / С. П. Бабаевский. – М.: Сов. Писатель, 1976. – 655 с.
Бабаевский, С. П. Свет над землей: роман / С. П. Бабаевский. – Ставрополь: Крайиздат, 1950. – 491 с.
Бабаевский, С. П. Свет над землей: роман в 2-х кн. / С. П. Бабаевский. – М.: Сов. Писатель, 1953. – 530 с.: портр.
Бабаевский, С.П. Свет над землей: главы из романа / С. П. Бабаевский // Ставропольский альманах N 5 . – Ставрополь: Книжное издательство, 1949. – С. 3 – 18.
Бабаевский, С. П. Сельские повести / С. П. Бабаевский. – М.: Современник, 1986. – 400 с.
Бабаевский, С. П. Станица: роман / С. П. Бабаевский: жудож. А. И. Пауков. – М.: Сов. Писатель, 1978 с.: ил.
Бабаевский, С. П. Сыновий бунт: роман / С. П. Бабаевский. – М.: Худож. Лит-ра, 1989. – 429 с.: ил.

Газетно-журнальные публикации

Бабаевский, С.П. Белый свет: главы из нового романа / С.П. Бабаевский // Кавказская здравница. –1966. – 31 июля, 2 августа, 3 августа, 6 августа, 7 августа, 9 августа.
Бабаевский, С.П. Ермаков: отрывок из романа «Белый свет» / С.П. Баваевский // Советская Россия. – 1966. – 20 августа.
Бабаевский, С.П. Отъезд: глава из романа «Белый свет» / С.П. Бабаевский; ил. А. Лурье // Огонек. – 1966. - N 34. – С. 10 – 15.
Бабаевский, С.П. Последнее сказание: глава из книги воспоминаний / С.П. Бабаевский // Кавказский край. – 1996. - N 26. – С. 8.
Бабаевский, С.П. Холмы: рассказ / С.П. Бабаевский // Огонек. – 1973. - N 12. – С. 9 – 12.

Литература о жизни и творчестве

Бабаевский, С. Вокруг «Кавалера Золотой Звезды»: из воспоминаний / С. Бабаевский // Ставропольская правда. – 1997. – 1 ноября. – С. 3.: ил.
Бабаевский Семен Петрович: биографическая справка // Писатели Ставрополья. – Ставрополь: Книжное издательство, 1974. – С. 9 – 10.
Басманов, А. Родная станица: [рец. на роман С. Бабаевского «Станица»] / А. Басманов // Огонек. – 1976. - N 21. – С. 24.
Гнеушев, В. Прощальные сказания: [более года назад ушел из жизни С. Бабаевский] /
В. Гнеушев // Ставропольская правда. – 2001. – 23 ноября. – С. 3.
Злобина, М. О. О пользе и неудобствах пешего хождения: [рец. На роман С. Бабаевского «Белый свет»] / М. О. Злобина // Новый мир. – 1968. - N 9. – С. 252 – 257.
Капиева, Н. На быстрине жизни: к 50-летию со дня рождения С.П. Бабаевского / Н. Капиева // Пятигорская правда. – 1959. – 24 мая.
Кожевников, В. Нести свет над землей: [Семену Бабаевскому – 90 лет] / В. Кожевников // Литературная Россия. – 1999. – 2 июля . – С. 11.
Кудряшов, Б. «Двадцатый век- мой век» / Б. Кудряшов // Пятигорская правда. – 1999. –
15 мая. – С. 3.
Кудряшов, Б. Семен Бабаевский жив, здоров, живет в Москве и шлет привет Ставрополью / Б. Кудряшов // Ставропольские губернские ведомости. – 1999. – 2 июня. – С. 3.
Маркелов, В. «О том, сто дорого сердцу»: С. Бабаевскому - 70 лет / В. Маркелов // Кавказская здравница. – 1979. - 8 июня. – С. 3.
Николаев, С. Постоянство художника: [о творчестве писателя С.П. Бабаевского] /
С. Николаев // Октябрь. – 1969. - N 5. – С. 198 – 212.
Николаев, С. Постоянство художника: [рец. на роман С. Бабаевского «Белый свет»] /
С. Николаев // Октябрь. – 1969. - N 5. – С.198 – 212.
Память не отдаляется от нас: [о творчестве писателя после 1959 г.] // Ставропольская правда. – 1977. – 23 августа. – С. 3.
Поздняева, З. Мастерство очеркистов: [о писателях: Бабаевском, Речине, Чумаке] /
З. Поздняева // Ставрополье. – 1959. – С. 82 – 85.
Попутько, А. Слово о Бабаевском: некролог / А. Попутько // Пятигорская правда. – 2000. – 1 апреля. – С. 2.
Семён Бабаевский: бес гуляет по России: [встреча с писателем на московской квартире] // Кавказский край. – 1995. - N 47. – С.6.
Саватеев, В. Герои подлинные и мнимые / В. Саватеев // Литературная Россия. – 1976. –
13 февраля. – С. 14 – 15.
Свет над землей: [писатель С. Бабаевский начал работу над новой книгой] // Пятигорская правда. – 1948. – 4 июля.
Стрыгин, А. Глазами современника / А. Стрыгин // Ставрополье. – 1985. - N 4. –
С. 106 – 108.
Ступакова, В. Встреча с писателем С. П. Бабаевским / В. Ступакова // Пятигорская правда. – 1959. – 21 августа.
Товарищу Бабаевскому: приветственные телеграммы и письма писателю, в связи с присуждением ему Сталинской премии // Пятигорская правда. – 1949. – 12 апреля.
У нас в гостях автор «Белого света»: [С. П. Бабаевский] // Кавказская здравница. – 1969. –
2 августа. – С. 4.
Умер Семен Бабаевский: некролог // Ставропольская правда. – 2000. – 31 марта. – С. 1.
Христинин, Ю. Поклон земляку: [С. Бабаевскому – 90 лет] / Ю. Христинин // Северный Кавказ. – 1999. - N 20. – С. 14.
Черный, К. Роман о величии колхозного труда / К Черный // «Ставропольский альманах», N 4 . – Ставрополь: Книжное издательство. – 1948. – С. 295 – 329.
Черный, К. Художественная летопись села: [о писателе С. П. Бабаевском] / К. Черный // Ставропольская правда. – 1979. - 24 мая.
Чмыхов, А. «Свет над землей» С. Бабаевского / А. Чмыхов // Ставропольский альманах. – 1950. - N 6.
Чмыхов, А. «Свет над землей» С. Бабаевского / А. Чмыхов // Ставропольский альманах
N 6. – Ставрополь: Книжное издательство, 1950. – С. 205 – 212.
Шелухин, Т. Слово о мастере/ Т. Шелухин // Ставропольская правда. – 1999. – 27 мая. –
С. 3.
Этнина, О. Кавалеры премии Бабаевского / О. Этнина // Вечерний Ставрополь. – 1999. –
10 июня. – С. 3.

Избранное

Родниковая роща

     В мае 1930 года мне довелось побывать в верховьях Кубани. Было раннее утро. Из окна я видел палисадник, огороженный низким тёсом. В нём росли розы, анютины глазки и какая-то шелковистая трава на грядах. Яблоня стояла вся в пышном цвету, как в белом дыму. К её стволу были привязаны две осёдланные лошади. Они нагибались за оградку, как в ясли, звякали трензелями и лениво щипали траву, а на гривы им падали лепестки, похожие на снежинки.
     Свежее с росой разгоралось утро над крышами станицы. На улицах было безлюдно. Золотой купол каменного собора поднялся в синеву неба и пылал озарённый первыми лучами солнца. Возле амбаров ссыпного пункта выводком паслись воробьи, а к ним подползала на животе серая кошка.
     За столом сидел Чердынцев и что-то писал. Гладко обритая его голова была склонена к столу. Кончив писать, он посмотрел в окно, надел курпеевую кубанку и сказал: — Все! Теперь можно ехать…
     Взяв со стола набитую бумагами полевую сумку с газырями для карандашей, он торопливо пошел к выходу, стуча каблуками. Подойдя к лошади, он чуть только коснулся носком сапога блеснувшего стремени и уже был в седле. Вторая лошадь, к которой я боязливо подошёл, затанцевала, часто цокая подковами о мелкий щебень, и я никак не мог ни усмирить её, ни поймать ногой стремя. Чердынцев снисходительно посмеивался надо мной, надвинув на густые чёрные брови кубанку.
     — Вот какие у нас легковики, сразу не сядешь,— сказал он и легко тронул плетью моего коня.
     В переулочке, ведущем к выгону, нас обогнал «газик» с опущенным тентом и кипящим, как самовар, радиатором. Кроме шофёра, в машине сидело четыре человека, двое мужчин придерживали дверцы, которые не имели замков и поминутно раскрывались. Пассажиры сняли картузы и поздоровались.
     — Эй! Путешественники! — крикнул Чердынцев.— Легче скачите, а то колёса растеряете.
     — Догоняй нас, Арсений Михайлович! - сказал один, и все пассажиры дружно засмеялись.
     — Наши райзовцы понеслись,— сказал им вслед Чердынцев, выравнивая поводом ход коня.— И что за народ! Окончательно замучили машину. На честном слове бегает, за версту слышно. А ведь этому «газику» ещё и двух лет нет, но глянь ты на него. Обдёрганный весь, десять аварий имел, один раз даже с моста слетел. У нас район горный, сколько говорил, берегите машину для горячих дней, а пока выезжайте на конях... Нет же, газуют доупаду. Секретарю райкома, видишь ли, можно и на коне, а заврайзо нельзя, отвык бедняга от седла...
     Чердынцев пустил коня рысью, а потом вдруг осадил его, круто завернул и, сказав мне, чтобы я его подождал, вихрем ускакал обратно. Пыль из-под копыт, как дымок, вспыхивала и повисала в воздухе. Над амбарами тучей поднялись воробьи. Дробь копыт постепенно стихла.
     Я не проехал и ста шагов, как Чердынцев уже полным галопом подлетел ко мне, держа в руке, как плакат, красочный лист разрезной азбуки. Кубанка теперь чудом держалась у него на затылке, он весь сиял, глаза горели, а смуглое, как у черкеса, лицо было опалено ветром и вспотело. Привязав повод к луке седла, он аккуратно сложил азбуку и сунул её в сумку с компасом.
     — Чуть было не забыл...
     — Что это за азбука, Арсений? - спросил я.
     — Обыкновенная. В киоске купил.
     — А куда ты её везёшь?
     — Беда с этой азбукой,— сказал Чердынцев, покачиваясь в седле.— Приготовил, хотел было сунуть в сумку и забыл... А везу её Илье Гавриловичу Караулову. Живёт у нас такой человек в Родниковой Роще. По пути в Яман-Джалгу мы на минутку заедем к нему. Интересный казачина, отличный бригадир, а неграмотный. Даже букв не знает... Горько ему об этом думать. Пока жил единолично — ничего, терпел свою неграмотность, а пришёл в колхоз да ещё стал бригадиром — затосковал. Похудел, бедняга, а какая тому причина — никто не знал. И я не знал... Как-то раз он зашёл в райком, рассказывал о посевах люцерны, а потом сказал мне, что хочет научиться грамоте. «Только,— говорит,— чтоб никто об этом не знал. Совестно, ведь мне уже пятьдесят три года». Вот я и храню душевную тайну.— Чердынцев весело улыбнулся и, посмотрев на меня, добавил:— Смотри, не вздумай писать в газету...
     Сразу же за станицей начались горы. Мелкие, вытоптанные стадами ложбины, с зияющими следами буйных дождевых потоков, подступали совсем близко к огородам. На дороге рябели следы кованых копыт и мережки автомобильных шин. Выехав на гору, Чердынцев ожёг плетью коня и дал ему волю. Засвистели в воздухе комья земли, мой конь чёртом заломил голову и пустился вдогон. Ветер растрепал похожую на шаль гриву, стряхнув с неё яблоневые лепестки.
     На первом взгорье перед нами открылась табунная степь, изрезанная ярами и глубокими травянистыми балками. Под горой белела Кубань, саблей обогнув станицу, укрытую мягким покрывалом цветущих садов.
     Часа полтора мы ехали рысью и вскоре поднялись на высокий курган. Теперь Родниковая Роща была близко. Зелёным крылом размахнулась она от песчаного берега Кубани до чуть заметно чернеющего на горизонте стриженого леса. По её пологому дну блестела стоячая вода и росли камыши, укрывая речушку. По косогору цепочкой расползались хаты, кирпичные конюшни и коровники, покрытые черепицей; то в одном, то в другом месте горели на солнце, точно серебряные шары, цинковые купола силосных башен. Под горой, среди садов, чернели крыши домиков. Чердынцев указал на них плетью и сказал:
     — Это подворье Караулова. От него мы возьмём путь вверх вон к тому сахарному обрыву и к вечеру будем в Яман-Джалге.
     На дне Родниковой Рощи было прохладно, пахло прелой травой. Лягушки перекликались с таким усердием, что звенело в ушах. Переехав вброд мутную речушку, мы поднялись на некрутой склон и въехали во двор давно обжитой усадьбы, с вёдрами и кувшинами на плетневых кольях, с бочками и кадками посреди двора, с лошадиной упряжью и ярмами, висевшими под навесом, и ещё многой другой хозяйственной утварью. Домики, сделанные из амбаров, как кубики, обступили двор с двух сторон. Молодые яблоньки росли под окнами в три ряда, и только дикая груша, нарушая общий строгий порядок, кривым стволом подымалась прямо из плетня, опустив ветки на край крыши. Весь двор был покрыт грядами. Круглые и продолговатые, они были вымережены белыми камешками и напоминали клумбы. Но странно: на одной из них были посеяны цветы, на другой — ранний лук, а рядом с нежной, только что взошедшей гвоздикой, выбивался из земли пышный куст картофеля. В другом месте, рядом с чесноком росла мята и вечерняя фиалка. Между клумбами полотном расстилались дорожки, тоже убранные камешками, как белой кружевной оборкой. Одна дорожка вела к перелазу и дальше — в старый сад, лежавший на солнечном склоне.
     Наши кони неслышно прошли по дорожкам, оставив дырявые следы подков и комья сдавленной грязи, принесённой с речки. Из домика выбежал седой казак и, не глядя на нас, поспешно собрал в полу бешмета комья и отнёс их в сарай.
     — Сам Караулов,— тихо сказал мне Чердынцев, останавливая коня.
     Илья Караулов был высокий и жилистый, с длинными, согнутыми в локтях руками. Седая голова коротко острижена, лицо сухое, коричневое, но без морщин. Горский нос, как у коршуна,— с небольшой горбинкой. Толстые в три пальца усы были прокопчены табаком. Глаза хитро выглядывали из-под насупленных бровей. Длинную жилистую его шею плотно охватывал воротник облинялого бешмета.
     Караулов не спеша подошёл к нам, вытирая пальцы о суконные шаровары, вобранные в шерстяные чулки.
     — Илья Гаврилович, что ж ты гостей не встречаешь?— сказал Чердынцев, слезая с коня.
     — Нехороший ты человек, Арсений Михайлович,— проговорил Караулов, продолжая тереть ладонь о шаровары.— Ты ж знаешь, что коней мы сюда не допущаем, а прёшь нахалом… А если бы, к примеру, в грязных черевиках да к себе в кабинет? А?
     — Забыл, ей-ей, забыл,— смущённо ответил Чердынцев, помахивая плетью.
     — Сенька, иди сюда!— гулким басом крикнул Караулов. Из домика выбежал паренёк с вихрастым белым чубом и в разорванной на плече рубашке. Долго он смотрел на нас пугливыми, как у молодого лошонка, глазами, а потом широко улыбнулся, сунул руки в карманы и важно подошёл.
     — Сенька, отведи коней в стойло, да поклади им сено,— приказал Караулов, —Да живее веди, а то чего доброго сдуру оправляться начнут.
     Домик, куда мы вошли, стоял на высоких стояках из рыжего ноздреватого камня. Под ним мирно сидели куры и тут же лежала сука, окружённая щенятами. В домике находилась канцелярия с двумя столами и длинными лавками. Дверь вела в комнату бригадира. Все стены и даже часть потолка были облеплены старыми, пожелтевшими плакатами, на которых изображались пасущиеся стада, куры на ферме, доярки с вёдрами и лошади у высоких кормушек.
     — Собрался иттить к полольщицам, — сказал Караулов, нагибаясь в дверях.— Бурьян нынче чёртом лезет из земли... Аж пищит, да лезет.— Он помолчал, взял у Чердынцева папироску и, закурив её, тихо спросил:— Привёз то дело?
     Чердынцев кивнул и они пошли в соседнюю комнату. Чердынцев на ходу расстёгивал сумку. И хотя я знал о чём они будут говорить, но почему-то невольно подошёл к дощатой перегородке, в которой светились крупные щели.
     — Привезти-то я привёз, да кто тебя учить будет? — сказал Чердынцев.— Учиться тебе обязательно нужно, но гляди, Илья Гаврилович, дело весьма трудное. Учиться в твои годы — это всё одно, что итти на крутую гору. Сил надо много. Учитель тебе нужен, а где его взять? Кто захочет приходить к тебе в стан? Нет ли у тебя в бригаде подходящего человека?
     — Разве Сенька? — проговорил Караулов после краткого молчания.
     — Он комсомолец?
     — А как же!
     — Вот и прекрасно,— обрадованно сказал Чердынцев.— Значит, учитель, можно сказать, есть, теперь дело за тобой, Илья Гаврилович. Придётся тебе ночи использовать. Хорошо ночью учиться. Тихо и никто не мешает.
     — За мной-то дело не станет, — с грустью проговорил Караулов. — Раз я решился на это, то своего добьюсь... Только Сенька не захочет.
     — Почему не захочет?
     — Да я уже ему намекал...
     — А он что?
     — Говорит, что вечера зазря погибать будут.
     — Как погибать? — удивлённо спросил Чердынцев и. ударил плетью о голенище,
     — Да как бы тебе выразиться поскладнее... Одним словом, полюбилась ему Лушка, дочка моя... Известное дело молодеческое... Только по вечерам такая картина у них совершается, что ежели учесть его положение, то, пожалуй, он и прав... Сами были когда-то парубками. Кому охота со старым сидеть. — Караулов вздохнул. — А другого подходящего у нас нет.
     — Ну, это ты, Илья Гаврилович, сущую чепуху придумал. Он комсомолец и обязан помогать взрослым в учёбе.
     — Это, конечно, верно, так оно должно быть, а только на деле он не захочет...
     — Ладно, я поговорю с Сенькой и возьму у него твёрдое слово, — сказал Чердынцев, прохаживаясь по комнате.
     — Во-во! Заставь его, как комсомольца, — удовлетворённо проговорил Караулов и вполголоса добавил: — А это кто с тобой?
     — Из газеты.
     — А-а... Так, так. Ты ему ничего не говорил про меня? Чердынцев ответил не сразу. Было слышно, как он ходил по комнате, ударяя плетью о подоконник.
     — Безусловно, — невнятно буркнул он. — Ну, пойдём к Сеньке, да нам пора ехать в Яман-Джалгу.
     Чердынцев увёл Сеньку в сад, обнял его за плечи рукой, на которой болталась плеть. Минут через двадцать он вернулся. Улыбаясь он шёл по аллее, щёлкая кончиком плети набелённые камешки. Сенька стоял у плетня, грустно склонив чубатую голову к стволу дикой груши.
     — Илья Гаврилович, всё улажено! — сказал Чердынцев, поглядывая на довольное лицо Караулова.
     Чердынцев закурил, раскрыл полевую сумку и потребовал коней. Мы уже хотели ехать в Яман-Джалгу, как вдруг с грохотом ударилась о стенку дверь и в комнату влетел заврайзо. Уши у него были красные, лицо покрыто мелкими, как просо, каплями. Воротник рубашки расстёгнут, грудь и шея мокрые и запылённые.
     — Арсений Михайлович, — сказал заврайзо охрипшим умоляющим голосом, и влажные его глаза помутнели. — Дай коня, Арсений Михайлович! Не для себя прошу, а для агронома. Ты ж знаешь его телосложение. Ему стоять тяжко, а пешим он никуда не годится.
     — Что, снова авария? — спросил Чердынцев, сердито застёгивая сумку.
     — Да нет... Пустяки. Заднее колесо, чёрт его знает чего, отлетело на десять саженей. Так задок и несло, как санки на повороте…
     - Эх, санки, санки. Говорил бы прямо, что угробили машину. Беда с тобой, Егор, бесхозяйственный ты человек...
      - Возле речушки стоим, — снова просительно заговорил заврайзо. — Мы и пешком пойдём, а вот агроном не может. Ему через час в совхозе надо быть. Там кустовое совещание по сеноуборке. Выручи, Арсений Михайлович, дай коня!
     — Цыган из тебя был бы неплохой, — сказал Чердынцев, сдерживая улыбку. — Говорил тебе, Егор, выезжайте на конях. Не слушали. — Чердынцев умолк и по строгому выражению его лица и по нахмуренным бровям я догадывался, что он думает о моём коне.
     — Да ведь я чуть не забыл! — вдруг громко сказал он и захлопнул сумку. — Мне тоже надо быть на этом совещании. Ты погостюй у Караулова, — обратился он ко мне, — а завтра утром я вернусь и мы поедем в Яман-Джалгу. Илья Гаврилович, вот тебе и гость, — весело сказал Чердынцев, не дожидаясь моего ответа.
     Я не стал возражать и остался в бригаде Караулова. Чердынцев и заврайзо сели на коней и уехали, а Илья Гаврилович принёс с полведра зелёного хлебного квасу и начал меня угощать. Мы выпили по большой кружке. Караулов крякнул, смахнул с усов капли и не без гордости заметил, что такой квас умеет делать только одна его жена.
     — Аж в нос шибает, — сказал он напоследок, и пошёл к полольщицам.
     До вечера на стане властвовало дремотное спокойствие. Хорошо было слышно пчёл, летавших через стан в сад и обратно. Сенька сидел за письменным столом и чертил на бумаге графы для каких-то записей и рассказывал мне, какой необыкновенной величины растут в бригадном саду яблоки и груши. Но иногда он откладывал в сторону ведомость, вынимал из ящика стола крохотное зеркальце, заглядывал в него
     и старательно приглаживал рукой жёсткие волосы. — И что мне делать с таким чубом? Как проволока! — Сенька вздохнул, посмотрел на меня и спросил:
     — Дядя, а вы, случаем, не знаете, какое есть масло для чуба? Что я ему не делаю, а он, чертяка, не лежит набок. Я уже его и коровьим маслом натирал и слюнями мочил — ничего не помогает. Люди говорят, что можно курдючным салом смазывать, да я еще не попробовал...
     С ложбины тянуло сырым запахом болот и камышей. Родниковая Роща медленно покрывалась мутной темнотой. Под горой, точно звёзды в пруду, блестели огоньки в домах. Вскоре и совсем стемнело. И тогда, где-то далеко в степи, родилась песня. Дружные женские голоса взлетели в небо и поплыли над укрытыми мраком полями. Звуки песни, принесённые сюда теплым ветром, были знакомы сердцу и радовали. Казалось что я где-то в горах уже слышал этот старинный казачий напев…
     Услышав песню, Сенька выскочил на каменные ступеньки.
     — Лушка! Это Лушка выводит! — сказал он. — Её голос на всю степь слышно!
     Он вернулся в комнату, быстро снял разорванную на плече рубашку, надел новую с мелкими крапинками, потом стал мочить водой и приглаживать щёткой непокорный чуб.
     А песня всё нарастала и нарастала. Вскоре полольщицы, с поднятыми на плечах тяпками, весёлым хороводом вошли в стан, принеся с собой запах солнца и бурьяна. Стан ожил и наполнился разноголосым гомоном, смехом, прибаутками, перезвоном алюминиевой посуды, плачем принесённых к матерям грудных детей. По двору, как на полустанке, замелькали фонари. С фермы приехал подводчик с бидонами, запахло свежим молоком. Под навесом, где висели хомуты и ярма, забренчала балалайка, и кто-то ударил в ладоши и дробно затопал черевичками о сухую землю... Мимо меня пробежала девушка, на ходу повязываясь белым платком.
     — Лушка, а вечерять! — крикнула ей вслед пожилая женщина.
     — Мама, а я уже молока повечеряла, — ответила Лушка. Пробегая мимо Сенькиной канцелярии, она тихонько позвала:
     — Сенька, я буду в саду.
     После ужина, укладываясь на ночлег, стан ещё долго жужжал. Ещё долго надрывалась балалайка, и кто-то выделывал в темноте такого заудалого камаринского, что гудела земля. Но постепенно всё улеглось и смолкло.
     Илья Гаврилович, обойдя все свои владения, где-то разыскал Сеньку и вёл его к себе. Караулов нёс два фонаря, и длинные лучи косо падали по двору, освещая белые мережки клумб.
     — Горе у меня на сердце, — сказал Сенька, когда Караулов закрыл за ним дверь.
     — Какое там горе... Такой молодой, и уже горюешь,— бурчал Караулов, передвигая стол.
     В канцелярии на лавках было разостлано сено, прикрытое сверху полостью. Постель вышла неплохая. Я лёг и сразу почувствовал резкий, пьянящий запах чебреца.
     Стан уже спал. В ночной тиши отчётливо было слышно, как рядом с моей койкой, за дощатой перегородкой, Сенька вполголоса тянул: а-а-а, б-э-э... Следом за ним, с такой же монотонной напевностью, только грубым голосом, подтягивал Илья Гаврилович. Так они повторяли несколько раз подряд. Скучное это было занятие! От этого сонливого гудения слипались глаза, оно напоминало звуки ночного жука-носорога, пролетающего над ухом... Я укрыл голову буркой и уже стал засыпать, как вдруг услышал знакомый голос девушки. «Лушка... Её на всю степь слышно»,— подумал я.
     Дверь была открыта. Слышно было, как слегка затрещал плетень. Девушка, видимо, стояла на плетне у самого окна. Она пела грудным, идущим от сердца голосом:
     — Голубок мой, голубок, — пела эта девушка, — голубок мой, голубок, сизые крылечки...Выйди, выйди на часок — подарю колечко.
     Грустный, волнующий её голос то замирал, то снова взлетал выше крыши и уплывал в степь. А над степью уже гулял месяц, и в лучах его купались серебристые листья яблонь. Тень от домика упала на гряды, где росли, обильно покрывшись росой, цветы и лук. В раскрытую дверь пробивались, точно подпылённые лунным светом, сумерки... А девушка всё пела. Песня её будила стан, и, казалось, что вот-вот снова забренчит балалайка, заплачут дети и загремит посуда... Я услышал, как за перегородкой на минуту смолкло басовитое гуденье. Кто-то резко встал, загремела упавшая табуретка.
     — Дядя Илья, — тихо сказал Сенька. — Я более не в силах... Ваша дочка режет моё сердце и я знаю, она теперь не уйдёт отсюда.
     — А ты потерпи, потерпи, — уговаривал Илья Караулов.— Ты ж дал Чердынцеву слово...
     Сенька ничего не ответил, тяжело вздохнул и стал тянуть: в-э-э, г-э-э, д-э-э...
     А за окном пела Лушка:
     — Голубок мой, голубок, сизые крылечки... Выйди к милой на часок — подарю колечко.
     — Нету сил, дядя Илья,— жалостливо просил Сенька.— Мы лучше завтра будем учиться, дядя Илья.
     — А ты не думай о ней. Пусть себе поёт... Эта буква как называется? Вот крайняя!
     Сенька вздыхал и продолжал урок.
     Уснуть я не мог. Мне захотелось увидеть Лушку. Я встал, оделся и тихо вышел. Огромная белая луна лежала на мокрой крыше. Стёкла в окнах блестели. Никогда, казалось мне, луна не светила так ярко, как в эту ночь. Брось на землю иголку и её будет видно, как днём. Крупинки росы на крышах искрились, точно живые. На колышках плетня висели кувшины и от света луны они казались новенькими, как будто их только что вынули из обжигальной печи.
     Плетень подходил к окну. Возле окна цвела дикая груша, бросая тень на белую стену. На плетне я увидел девушку в белом платье. Она обняла руками кривой ствол груши, и непокрытая её голова была обрамлена венком живых цветов. Луна светила ей в лицо, и глаза её, устремлённые в окно, горели голубым блеском. Я сел на опрокинутую кадку и подумал: «Да, нелегко тебе, Сенька».
     Лушка не замечала меня. Она пела, а ветки груши тихонько качались и скрипел плетень. Слушая Лушкину песню, я видел розовую ночь, блеск крыш, тени от домов, девушку в цветах, плетень с красными кувшинами. Песня проникала в сердце и вызывала воспоминания... Что-то близкое и знакомое было в её тоскующем мотиве и в этих простых словах, заставляющих вспоминать многое из того, что уже давно, казалось, было забыто и потеряно.
     Прошло ещё несколько минут. Я услышал скрип дверей и Сенькин голос:
     — Как хотите, дядя Илья, а я более не в силах терпеть!
     Караулов ничего не ответил. Сенька торопливо приблизился к плетню и нерешительно остановился. Песня оборвалась. Груша покачнулась, застучали на колышках кувшины. Лушка мягко спрыгнула с плетня. Сенька молча обнял её; они пошли в сад и вскоре скрылись в листьях.
     Грустно мне стало на сердце. И я не знал — от того ли, что вспомнилась мне когда-то любимая мною девушка, чем-то похожая на Лушку, или от сознания, что там, за дощатой перегородкой, одиноко сидит с разрезной азбукой в руках Илья Гаврилович Караулов... Долго сидел я на опрокинутой кадке, глядя в сад, куда ушли Сенька и Лушка. «Ошибся Чердынцев», — подумал я и пошёл к Караулову.
     Два фонаря бросали тусклый свет на насупившееся лицо Караулова. Азбуку он прижал к груди. Глаза его были печальны.
     — Ну, что ж, Илья Гаврилович, — сказал я, не зная чем его утешить. — Знать, не стерпело сердце молодецкое. Давай, видно, я буду обучать тебя сегодня азбуке...
     Караулов молчал. В саду, далеко от дома, снова запела Лушка. Илья Караулов прислушался и сокрушённо покачал головой.
      - Шельма, а не девка, - сказал он. — Никакой жалости к отцу.
     Я взял у него азбуку, вспомнил, как флагом развевалась она в руке Чердынцева, пододвинул фонарь, сел рядом с Карауловым и почти до белой зари обучал его нехитрой грамоте.

БАБАЕВСКИЙСемен Петрович(1909 - 2000 )