Лермонтов и Ермолов. Притяжение исполинов…

 

Участники Кавказской войны в разные её периоды, которых «помнит» Пятигорск, две сильные и яркие личности – Лермонтов и Ермолов высоко ценили значение друг друга, хотя им и не пришлось быть близкими знакомыми. Полководческий гений Ермолова и государственный масштаб его организаторских дарований вызвал большую симпатию и уважение у Лермонтова, широкими «мазками» создавшего в стихотворении «Спор» 1841 года образ боевого генерала, героя Отечественной войны 1812 года, не называя его прямо, – в описании вступающих на Кавказ русских войск под его предводительством:
«…И, испытанный трудами
Бури боевой,
Их ведёт, грозя очами,
Генерал седой…».

 

В другом своём стихотворении, знаменитом «Валерике» («Я к вам пишу случайно; право…»), созданном почти годом ранее, поэт, наоборот, упоминая имя Алексея Петровича Ермолова, не описывает его лично, но в описании сценки затишья перед боем при реке Валерик – реке Смерти (в переводе с более точного, чеченского её названия Валарг (от Валеран хи), 11 июля 1840 года, а именно – в разговоре русских воинов во время привала слышится их и автора уважение к легендарному полководцу:
«Вот разговор о старине
В палатке ближней слышен мне;
Как при Ермолове ходили
В Чечню, в Аварию, к горам;
Как там дрались, как мы их били,
Как доставалося и нам…».

 

Проза поэта, связанная с Кавказской войной, – ещё одно обиталище, где живёт, пусть и не в числе главных действующих лиц, образ грозного и в то же время любимого и уважаемого солдатами и офицерами генерала. Уже на первых страницах «Героя нашего времени», в повести «Бэла», в сценке знакомства Печорина с Максимом Максимычем, когда последний отвечает на вопрос, давно ли он служит, читатель чувствует эту симпатию бывалого, закалённого в боях офицера к тому, кто увенчал Россию воинской славой, и гордость, что ему выпало сражаться под его началом:
«Да, я уж здесь служил при Алексее Петровиче, – отвечал он, приосанившись. – Когда он приехал на Линию, я был подпоручиком, – прибавил он, – и при нём получил два чина за дела против горцев…».

 

К словам  «Алексее Петровиче» Лермонтов делает примечание: «Ермолове», хотя, думается, не только теперь, но и в то время, когда вышел роман, уточнение это было символическим. Имя Ермолова знали все.
О том, что Лермонтова интересовала личность Ермолова, отчасти свидетельствует очередное упоминание его в коротком очерке «Кавказец», созданном в последний год жизни поэта. На этот раз – в связи с упоминанием о бурке – непременном одеянии и походном «щегольстве» описываемого в очерке собирательного образа кавказского армейского офицера, а именно:
«…У него сильное предубеждение против шинели в пользу бурки; бурка его тога, он в неё драпируется; дождь льёт за воротник, ветер её раздувает – ничего! бурка, прославленная Пушкиным, Марлинским и портретом Ермолова, не сходит с его плеча, он спит на ней и покрывает ею лошадь…».

 

У внимательного читателя складывается впечатление, что Лермонтов словно примерялся к образу Ермолова, чтобы в будущем сделать его уже одним из главных действующих лиц своих пока ещё не написанных произведений. Вероятнее всего, так оно и было. Остались свидетельства того, что поэт планировал создать большое историческое полотно – трилогию, в которой хотел отразить и события Кавказской войны, воплотив на бумаге героический образ Алексея Ермолова. Реализации этих планов, обогативших бы, несомненно, русскую литературу, помешала трагическая смерть поэта.
Были знакомы Лермонтов и Ермолов лично? Точных свидетельств нет, однако известно, что в январе 1841 года отправлявшемуся с Кавказа в отпуск поэту его начальник – командующий войсками на Кавказской линии и в Черномории генерал Павел Христофорович Граббе передал письмо для Ермолова. Маршрут Лермонтова пролегал через Москву, где в то время жил Алексей Петрович. Возможно, что их личная встреча и знакомство всё-таки состоялись…
Проникнутые горечью и негодованием отзыв на гибель поэта и слова в адрес его убийцы оставил Алексей Ермолов, ценивший, по свидетельствам современников, дарование Лермонтова.
«Уж я бы не спустил этому Мартынову. Если бы я был на Кавказе, я бы спровадил его; там есть такие дела, что можно послать, да, вынувши часы, считать, через сколько времени посланного не будет в живых. И было бы законным порядком. Уж у меня бы он не отделался. Можно позволить убить всякого другого человека, будь он вельможа и знатный; таких завтра будет много, а этих людей не скоро дождёшься!»

Фрагмент очерка Геннадия Дуброва «Мои герои. Лермонтов и Ермолов. Притяжение исполинов»